Недавно вышедшая монография Д. Давыдова¹, без сомнения, является исследованием, которое привлечет внимание читателей, неравнодушных к будущему современных обществ и перспективам левой идеи. Основное содержание авторской концепции в следующем. Трансформация современных обществ идет по направлению к посткапитализму, что отмечается многими авторами (обзор данной проблематики см., например: [Кондрашов, 2020]). «На фоне углубляющихся противоречий капиталистической мир-системы прорисовываются образы зарождающегося посткапиталистического будущего. Многое свидетельствует о том, что капиталистический способ производства находится в системном («сущностном») кризисе» (с. 9). Но зарождающийся посткапитализм – не начальная стадия марксового коммунизма. Это – инвариант классово-антагонистического общества (мы бы сказали, вариант общества, находящегося, по Марксу, все еще в рамках человеческой предыстории). Такой неортодоксальный взгляд требует обоснования. Поэтому первый раздел книги Давыдова («Что такое социальная революция?») «представляет собой попытку скептического взгляда на ряд догм и ''аксиом'' в интеллектуальном дискурсе о посткапитализме», для чего «необходимо полностью сменить теоретическую оптику» (с. 18). Согласно автору, посткапиталистическая трансформация — это «синтез элит», характеризующийся появлением нового господствующего класса (персоналиат) и новым классовым расслоением (персоналиат/имперсоналиат). Во втором разделе («Персоналиат») речь идет о процессах, свидетельствующих о возвышении персоналиата как в перспективе нового господствующего класса. Показывается, что это возвышение связано с появлением нового преобладающего источника потребительных ценностей (творчество) и со сдвигом от акцента на производстве материальных благ к производству личности. В результате капитал постепенно теряет значение, большую важность обретает стратегический ресурс — внимание. Растет политическое влияние расширяющейся прослойки — тех, кто способен привлекать к своей яркой (эпатажной) личности максимум общественного внимания и извлекать из этого выгоды (с. 22–23). В третьем разделе («Историческое перепутье») раскрывается неоднозначность посткапиталистической общественной трансформации. Показывается, как «в мире, где не искоренены страдания и конкурентная борьба, любой новый источник потребительных ценностей рано или поздно превращается в то, что обусловливает <em>новые формы господства» </em>(с. 111).

По мере изложения концепции Давыдов решает ряд теоретических вопросов. Ради обоснования своего взгляда на характер трансформации капитализма он пересматривает теорию общественных формаций. Формации отличаются друг от друга в зависимости от главного источника потребительных ценностей (природа, контроль над природными процессами, труд, творчество). К революционному способу смены формаций Давыдов относится скептически, особенно к неизбежности пролетарской революции (с.80). Формации сменяются в результате «синтеза элит», а не революций, потому что «именно у элит накапливаются необходимые ресурсы, которые постепенно перетекают туда, где возникают и зарождаются новые способы производства и производственные отношения» (с. 101). Автор акцентирует внимание на том, как возросла политическая роль разного рода знаменитостей («селебрити») за последние годы. Раньше аристократия и буржуазные политики нуждались в денежных мешках, теперь денежные мешки нуждаются в личностях для воспроизводства буржуазных отношений (с. 139). Как докапиталистическая формация (условный феодализм) постепенно сменилась капитализмом по мере увеличения роли буржуазии и ее «синтеза» с аристократией, так и в наше время происходят похожие изменения в социальной структуре обществ. «Буржуазная богема» создает порядок, «где статус определяется не столько богатством, сколько нетривиальными творческими способностями и известностью. Теперь уже не только материальное богатство является источником наслаждения, зависти и конкуренции, но и сама личность как реализованное в обществе «Я» (с.193). «Мы уже живем в мире, – утверждает Давыдов, – где слава, авторитет, престиж и наслаждение жизнью все чаще определяются <em>нахождением в центре внимания» </em>(с. 208). Творчество, однако, не служит панацеей от социальных проблем, «общество всеобщей самореализации» будет, согласно автору, обществом жесточайшей конкуренции. Популярная личность нуждается в обезличивании остальных и тем самым эксплуатирует их. «Присвоение и кража личности – формы посткапиталистической эксплуатации» (с. 230) Мы движемся к посткапитализму, «в котором «освобождение от труда» ведет не к предполагавшемуся всестороннему развитию личности как гармоничной части коллектива, покоряющего «царство необходимости», а к повсеместной «звездной лихорадке», селебритизации, борьбе за «обладание» популярной личностью (вернее, за признание, превращение личности в «бренд», значимый ресурс и т. п.), за свою личную долю общественного внимания (с. 253). Наличие Интернета, фейсбука, тиктока и т. п. не делает всех равными, хотя и порождает ожидания – и сопутствующие им разочарования. Описание Давыдовым «классового угнетения в системе личностных координат» заставляет задуматься: следует ли желающим светлого будущего делать ставку на «личность»?

Немалое внимание уделено характеру социализма в СССР в контексте теории общественных формаций. Он описывается как строй, существующий, несмотря ни на что, в рамках капиталистической общественной формации. «Сущность производственных отношений в СССР мало чем отличалась от таковой в США или Европе: имели место эксплуатация труда, денежные отношения, экономическая конкуренция между отдельными производственными единицами и т.п.» (с. 51). Разумеется, имела место и проблематика личности – как феномена, характерного для обществ, не сумевших выбраться из «предыстории» человечества. Давыдов показывает, что «личность», несмотря на реверансы строителей «реального социализма» в её сторону, противоречиво сочетается с социализмом и коммунизмом. Утверждается, что советский социализм рухнул в значительной мере потому, что «не смог совладать с личностью»; СССР «уничтожила личность,… для которой самовыражение стало дороже равенства» (с. 223).

Как догадался читатель, ключевая для этой работы – проблематика личности. Анализируя дискурс Давыдова о личности, не нужно делать скоропалительных выводов. В ряде случаев можно принять промежуточные результаты исследования за окончательные, хотя ретроспективно они оказываются рабочими моментами.

По ходу чтения возникают резонные вопросы. Например, о «<em><strong>единой капиталистической формации</strong></em> (включающей в себя все исторические формы «социализма» и «капитализма»)» (с. 76). Оправданно ли называть единую формацию современности капиталистической? Ведь автор не называет предшествующую ей формацию феодальной. Здесь, возможно, мы сталкиваемся со следствием того, что в рамках теории общественных формаций эта проблематика разрабатывалась не столь интенсивно, как феодальная или «азиатского способа производства». Далее, Давыдов стремится преуменьшить <em><strong>роль революций в становлении капитализма</strong></em> (на примере Великой Французской революции). Автор, с нашей точки зрения, отступает от объективности, чтоб отмежеваться от советского марксизма, который такую роль преувеличивал. Но, следует заметить, советские марксисты, анализируя великие буржуазные революции, особенно Французскую, обычно вели речь об идеологическом и политическом оформлении <em>уже</em> существующих капиталистических отношений, политическом устранении препятствий на пути существующего капитализма, а не о становлении капитализма как социальной революции.

Также выглядит односторонним авторское представление о движущей силе смены общественных формаций как<em><strong> «синтезе элит»</strong></em>. Последний, несомненно, имеет место, но что происходит с другими сторонами процесса? Общество не состоит из одних элит; специфика общественной формации определяется <em>отношениями</em> между господствующими (пусть сколь угодно «синтезированными») социальными группами и угнетенными, эксплуатируемыми. Формально автор отдает дань борьбе социальных низов, замечая, что она есть «важнейший исторический процесс, предохраняющий человечество от скатывания в дикость и создающий предпосылки для выстраивания более эгалитарных институциональных форм общества» (с. 84). Однако в изложении Д. Давыдова не относящиеся к элитам классы и сословия выглядят не более чем фоном деятельности элит, их негативными отражениями, своего рода, недоэлитами. К примеру, имперсоналиат у него – в сущности, такой же персоналиат – с резко ограниченными возможностями. К тому же за обоими этими классами – будущее, но не настоящее. В настоящем низшие социальные страты он описывает как распавшийся на множество групп «с крайне различными мировоззрениями» (с. 83) рабочий класс. Каким образом из этого царства распада возникает имперсоналиат, происходит ли какой-то аналогичный «синтезу элит» синтез «масс» – непонятно. Справедливости ради заметим, что повод к такому описанию угнетенных классов (прежде всего, пролетариев) дает сам Маркс, у которого социальное бытие пролетариата часто описывается в категориях, отрицающих подлинность, человечность, полноценность вообще. В этом смысле «фундаментальное подсознательное» левых, над которым иронизирует Давыдов, довлеет над ним самим; авторская теоретическая оптика воспроизводит ортодоксально-марксистский подход.

Не всегда убедительна аргументация автора путем отсылок к <em><strong>примерам из истории</strong></em>. Он замечает, что многие «пробуржуазные» изменения происходили без каких-либо революционных потрясений: просто из осознания государственными агентами необходимости реформ для поддержания военной мощи. Реформы Штейна и Гарденберга в Пруссии, отмена крепостного права в Российской империи — примеры многих подобных мероприятий (с. 91). Оппоненты могли бы возразить, что в случае Пруссии революционные потрясения были – в соседней Франции, а реформы Штейна и Гарденберга были реакцией на поражения, которые революционная Франция нанесла Пруссии. Примерно то же самое относится к российским реформам, которые стали результатом поражения в Крымской войне от стран, переживших не одну и не две революции. Иными словами, у истока такого рода реформ «вообще без каких-либо революционных потрясений» всегда обнаруживается революция – если не своя, так чужая.

Самые, на наш взгляд, интересные, хотя небесспорные размышления Д. Давыдова посвящены <em><strong>проблематике личности. </strong></em>Из некоторых высказываний можно заключить, что в них присутствуют представления о двух типах личности: одна – старого типа, привязанная к материальным благам, а другая – более современная, от этих благ в значительной мере отстраненная, сама себя воспринимающая как самодостаточное благо (с. 120). «Погоня за материальными благами уступает место погоне за личностью и личностным» (с. 123). Такая личность, даже если формируется на материальной основе, является в лучшем случае «проекцией материального», ибо существует только в коллективном воображении и т.д. (с. 116). Эти представления о личности посткапиталистического будущего ассоциируются с некоторыми современными тенденциями, выраженными в прогнозе ВЭФ на 2030 г.: «Вы ничего не будете иметь – и вы будете счастливы». Но не является ли она тем самым марксовым пролетарием, которому объективно нечего терять, ибо ему ничего материального уже не принадлежит – кроме «личности»? Раньше, да и сейчас, личность в значительной мере вырастала из материального окружения, определявшего ее возможности. Эпоха социального государства на Западе и в СССР, очевидно, была временем не настолько развитого капитализма, чтобы личность, которую он взращивал, могла освободиться (почти) полностью от материальных подпорок. Еще не настало время идеального марксова пролетария, который будет убежден, что его личность и есть самое важное, самое ценное общественное благо, самый дефицитный ресурс и т.д. Точней – <em>его будут в этом убеждать. </em>Ибо невозможно отделаться от впечатления, что эта якобы пресытившаяся материальными благами «личность» является не более чем пустышкой, которую подсовывают большинству – ибо не собираются его культивировать как сообщество целостных людей, личностей, фундированных материально, а не являющихся только «проекциями материального». Мемы времен пандемии COVID подчеркнули всю разницу между личностями из тех, кого Давыдов называет персоналиатом, и обычными людьми, которые «одинаково» страдают от самоизоляции: одни – плескаясь в собственном бассейне, другие – поедая доширак в съемной квартирке. Личность посткапиталистического будущего в описании Давыдова напоминает христианскую душу, которая после смерти пребывает в раю или аду в ожидании Страшного суда, но на суд является в новом теле. Это указывает на ее неполноценность и несамодостаточность, несмотря на то, что она в человеке вроде бы как является самым важным компонентом. Христиане верят, что после Страшного суда Бог даст заслужившим спасение Новые небеса и Новую жизнь – новое тело и, таким образом, возродит их полноценными людьми, только более совершенными, чем прежде. Подобным образом и марксист мог бы сказать о совершенном человеке коммунистического будущего.

Но посткапитализм – не коммунизм и не христианский рай. Это, своего рода, загробная жизнь капитализма, в которой нет и не может быть места совершенному человеку будущего, но зато есть место «личностям» – феноменам эпохи эксплуатации и неравенства в разных его видах, обреченных на социальный рай или ад. Посткапиталистическая «личность», вне зависимости от того, в социальном раю или социальном аду она пребывает, несет на себе печать несамодостаточности, отчуждения. Маркс и Энгельс заметили, что в буржуазном обществе отчуждены и буржуа, и пролетарий, но буржуа чувствует себя в самоотчуждении удовлетворённым и утверждённым, а пролетарий – уничтоженным [Маркс, Энгельс, 1955: 39]. В посткапитализме по Давыдову – картина примерно такая же: представители персоналиата, которые купаются в лучах славы и, по определению, должны чувствовать относительно большую удовлетворенность, чем уступающие им масштабом личности из имперсоналиата, страдают от психических расстройств, тревоги за будущее, страха утратить положение и т.д.

Давыдов не доходит в своем противопоставлении личности материальному до абсурда. Он сознает, что «личность – ничто без материальных подпорок» (с. 157). Итоговым выводом его работы является признание необходимости «критики личности», как до того и наряду с нею – критики капитала, осуществленной Марксом и Энгельсом (с. 311), и, добавим, критики труда, осуществленной молодым Марксом.

Но вернемся к авторской концепции. Фантазии многих сегодняшних левацких мыслителей на тему близящегося посттрудового общества Д. Давыдов описывает как ложное сознание персоналиата, искренне верящего, что если в надвигающемся обществе всеобщей самореализации ему будет хорошо, то хорошо будет и всем остальным. Он иронически замечает, что, в то время как представители персоналиата грезят об обществе без труда, многие другие в условиях ускоряющейся автоматизации производства оказываются «лишними» и пополняют ряды прекариата, занятого «дерьмовой работой» (с. 234). Капитализм, конечно, «сжимается» (с. 261), но лучше ли от этого простым людям? Нет – отвечает автор, – в наступающем будущем люди в большинстве будут несчастливы.

Но возможен ли другой путь и другое будущее? Ответу на этот вопрос посвящена последняя часть книги, не менее достойная внимания, чем предыдущие. Автор критически анализирует типичную для современного левого интеллектального мейнстрима левую (анти-)утопию акселерационизма, изложенную в «Манифесте акселерационизма» Срничека и Уильямса [Срничек, Уильямс, 2019]. Соглашаясь с акселерационистами в ряде частных случаев, Давыдов считает их позицию воплощением воззрений персоналиата. Поэтому, пытаясь обрисовать альтернативу посткапитализму и акселерационистсткому его реформированию, автор делает упор на отказ от свойственной персоналиату недооценки значения труда. Он не разделяет мнения, согласно которому отмена труда в пользу «творчества» однозначно прогрессивна. Проблема, по его мнению, в том, что Срничек и Уильямс описывают кризис «общества труда» как кризис труда в целом. Они задаются вопросом: как труд можно минимизировать, как освободить людей от ряда кажущихся бессмысленными усилий, от «дерьмовой работы»? «Однако, – считает Д. Давыдов, – на все это можно посмотреть с совершенно другого ракурса. Что, если общество переживает катастрофическую нехватку человеческих усилий, человеческого труда? Причем речь может идти о нехватке именно общественно необходимого труда..., не свободной деятельности добровольцев, а «дисциплинированного» труда (подчиняющегося определенным нормативам, дисциплине, вертикальной организации) во благо всего человечества» (с. 279–280). Исходя из этого, автор рисует картину общества, где масса якобы «лишних людей» перестают быть таковыми, как только осознаётся необходимость в их труде на ниве образования, воспитания, здравоохранения и еще в ряде областей, которые в условиях неолиберального капитализма подвергаются неоправданной оптимизации. Этот путь также подразумевает творчество, но «творчество совсем другого характера — нацеленное не столько на производство личности, сколько на преобразование материального и социального мира. Источником наслаждений здесь оказывается уже не яркая индивидуальность, представленная публике, а сам процесс преобразовательной деятельности» (с. 306). Результатом такого творчества станет гораздо более здоровое общество, состоящее из более полноценных людей, чем ущербные «личности» современности и грядущей эпохи «всеобщей самореализации». Трудно отделаться от вопроса: не является ли описываемая Д. Давыдовым альтернатива формационной разновидностью «общества всеобщей самореализации», подобной «социализму» как вечному утопическому и временами «реальному» спутнику капитализма? Именно такой вывод напрашивается, исходя из предшествующих разделов его работы. Впрочем, ответ на данный вопрос – задача отдельного исследования.

Завершая краткий разбор книги «Посткапитализм и рождение персоналиата», мы должны отдать должное смелому замыслу автора. Задавшись вопросом о будущем, он поставил перед собой нетривиальную и, возможно, настоятельнее других требующую решения теоретическую задачу: проскользнуть между Сциллой утопических фантазий на тему близящегося «посттрудового общества» и Харибдой соблазнительных, но малополезных ретрометафор на тему «нового средневековья» и «неофеодализма» [Дин, 2019]. И если ход мысли Д. Давыдова с нашей точки зрения оказался не во всех отношениях неуязвимым для критики, то, следует заметить, даже Одиссею не удалось без потерь провести свой корабль в аналогичной ситуации.