Везде
Комментарии к книге Хелен Плакроуз и Джеймса Линдси «Цинические теории» (прикладной постмодернизм, концепция социальной справедливости, квир-теория)
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Комментарии к книге Хелен Плакроуз и Джеймса Линдси «Цинические теории» (прикладной постмодернизм, концепция социальной справедливости, квир-теория)
Аннотация
Код статьи
S023620070021634-4-1
DOI
10.31857/S023620070021634-4
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Розин Вадим Маркович 
Аффилиация: Институт философии РАН
Адрес: Москва, Москва, 109240, ул. Гончарная, д. 12, стр. 1
Номер
Том 33 Выпуск №4
Страницы
182-191
Аннотация

Обсуждается книга Х. Плакроуз и Дж. Линдси, которые довольно подробно анализируют теории прикладного постмодернизма, показывая, что эти практики вышли из прикладного поворота постмодернизма. Другой источник поворота — движение и концепции социальной справедливости. В статье формулируются основные идеи прикладного постмодернизма: отсутствие метанарративов и веры в объективную реальность; конструктивность социальной реальности и понятий; власть языка и нарративов; деконструкция социальной реальности, которая понимается как репрессивная; перестройка социальной жизни. Анализируются причины, объясняющие популярность прикладных постмодернистских теорий: названные теории обещают для масс решение проблемы социальной справедливости; источником подготовки своеобразных кадров для реализации этих теорий выступают университеты; фирмы и истеблишмент предпочитают не противодействовать борцам за социальную справедливость, надеясь со временем направить их активность в нужное русло. Более подробно рассматривается «Квир-Теория», предметом которой выступают феномены пола, гендера, сексуальности, идентификация в этих реалиях. Проводятся параллели подхода «Квир-Теории» и эзотерических учений: и там и там присутствует вера в подлинную реальность (но по-разному понимаемую) и сверхценность свободной личности. На примере исторических концепций любви, где социальный план довлел над биологическим, разбирается вопрос о соотношении указанных планов и в этой связи намечаются негативные последствия реализации «Квир-Теории». Отмечается, что социальные концепции и модели преображают биологический план, но не настолько, чтобы вообще отменить его или полностью подчинить себе. Данные концепции и модели корректируются с целью обеспечить в том числе и биологические функции и процессы, причем достаточно полноценно, даже поднять их на новую высоту. В заключение высказывается сомнение, что следование либеральным принципам и проблемы, встающие в ходе реализации цинических теорий, быстро приведут к разочарованию в прикладном постмодернизме.

Ключевые слова
теория, концепция, истолкование, социальность, биологическая реальность, проект, реализация, последствия, мир, личность
Классификатор
Получено
28.09.2022
Дата публикации
28.09.2022
Всего подписок
13
Всего просмотров
423
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
1 Мои размышления навеяны прочтением вышедшей в этом году книги Х. Плакроуз и Дж. Линдси «Цинические теории. Как все стали спорить о расе, гендере и идентичности и что в этом плохого» [Плакроуз, 2022]. Авторы анализируют влиятельные в западном обществе теории — «Постколониальную», «Квир-Теорию», «критическую расовую Теорию», «Феминистские и гендерные исследования», «исследования инвалидности и человеческой полноты», «Академические исследования Социальной Справедливости»1, — вызвавшие настоящую социальную пандемию, которая в нашей стране более известна как борьба левых за политкорректность, социальную справедливость, права маргинализированных групп и меньшинств. Плакроуз и Линдси стараются показать, что на основе этих теорий в западном обществе развернут настоящий террор по отношению к либерально мыслящим педагогам и интеллектуалам. Кроме того (и это, пожалуй, главная заслуга авторов), они вскрывают теоретические основы указанной борьбы, демонстрируя, что перечисленные теории основываются на идеях прикладного постмодернизма, пришедшего на смену классическому модернизму.
1. Авторы книги отдельные слова в названиях теорий приводят с прописной буквы, стремясь отметить их большую значимость; с прописной буквы в своем тексте они также пишут относимое к постмодернизму слово «теория».
2 «Среди многих мыслителей, — пишут Плакроуз и Линдси, — сегодня преобладает мнение, что постмодернизм умер. Мы так не считаем. Мы полагаем, что он просто возмужал, мутировав (как минимум дважды с момента своего возникновения в 1960-е годы) и эволюционировал… Нет, идеи посмодернизма развивались в разных направлениях, становясь более ориентированными на результат и применимыми на практике и превратились в циничные Теории, с которыми нам приходится сосуществовать сегодня» [там же: 52–53].
3 Авторы «Циничных теорий» показывают, какие идеи «оплодотворили» прикладной постмодернизм. Это была собственно культура постмодернизма, в которой декларировались, с одной стороны, отсутствие метанарративов и веры в объективную реальность, конструктивность социальной реальности и понятий, власть языка и нарративов, а с другой — мимикрировшие под категорию культуры марксистские идеи «активизма» (деятельности?) и переделки реальности (как писал еще М. Фуко, формы рациональности «зиждутся на фундаменте человеческой практики и человеческой истории, и, поскольку вещи эти были сделаны, они могут — если знать, как они были сделаны, — быть и переделаны») [Фуко, 1996: 441]. Постмодернизм, считают Плакроуз и Линдси, исходит из радикального скептицизма к метанарративам, который граничит с цинизмом к истории и прогрессу, что равноценно «отказу от корреспондентной теории истины, то есть точки зрения, согласно которой объективная истина существует и может быть установлена в качестве таковой на основании ее соответствия действительному положению вещей в мире» [Плакроуз, 2022: 31, 39]. Вслед за теорией власти Фуко как сети в постмодернизме «Теория» — это «теория заговора без заговорщиков. В постмодернистской Теории власть не навязывается свыше, напрямую и открыто, как в марксисткой системе, а пронизывает все уровни общества и осуществляется всеми нами посредством рутинных взаимодействий, ожиданий, условий социальной среды и сконструированных культурой дискурсов, выражающих определенное понимание мира… Общество, его устройство или отдельные институты могут рассматриваться как репрессивные структуры, даже если ни один из причастных к ним индивидов не проявил себя как сторонник угнетения» [там же: 44].
4 Последнее утверждение, о репрессивности, явно идет от К. Маркса, считавшего, что капиталисты крадут у рабочих созданную теми прибавочную собственность, и в целом социальная реальность капитализма несправедлива, поэтому должна быть переделана. Хотя первый вариант идеи социальной справедливости принадлежит Платону, только в Новое время некоторые социалисты и Маркс положили ее в основание проекта кардинального переустройства общества. Стоит задержаться и на взглядах М. Фуко, идеи которого (но также Ж. Деррида и Ж. Делёза), по мнению Плакроуза и Линдси, постмодернисты взяли на вооружение, обосновывая свои теории. Еще как-то можно понять Маркса, наблюдавшего характерные для его времени отношения капиталистов с рабочими и пришедшего к выводу о патологической природе социальности капитализма. Но почему Фуко считает патологичной сексуальность?
5 В книге «Любовь в зеркалах философии, науки и литературы» я показываю, что, «говоря о сексе, М. Фуко имеет в виду диспозитив
6 сексуальности, включающий не только модальности мышления и языка, но и практики своеобразной системности. Отсюда секс как сеть властных
7 отношений, как определенные социальные практики (прежде всего в области религиозного контроля — исповеди, контроля медицинского,
8 педагогического; именно в этих областях, показывает Фуко, в XVIII–XIX
9 веках отслеживались и формировались сексуальные нарушения). Как
10 диспозитив сексуальность — это и дискурсы (публичный и скрытый), и
11 особая “организованность” тела и психики — собственно секс в человеке» [Розин, 2006: 63]. «Можно видеть, — пишет Фуко, — как именно по тем
12 основным линиям, по которым начиная с XIX века развертывался диспозитив сексуальности и разрабатывалась идея, что существует нечто другое, нежели тела, органы, соматические локализации, функции, анатомо-физиологические системы, ощущения, удовольствия, — нечто другое и большее, нечто такое, что имеет свои, внутренне присущие ему свойства и свои собственные
13 законы: “секс”. Так, внутри процесса истеризации женщины “секс”
14 определялся трояким образом: как то, что принадлежит одновременно и мужчине и женщине; как то, что принадлежит преимущественно мужчине и чего, стало быть, недостает женщине; но также еще и как то, что одно только и конституирует тело женщины, целиком и полностью подчиняя его
15 функциям воспроизводства и беспрестанно нарушая его покой результатами действия самой этой функции» [Фуко, 1996: 260].
16 М. Фуко приходит к умозаключению, что секс является инструментом власти и подавления человека. Вывод странный, если учесть, что сексуальная жизнь является нормальным аспектом бытия человека Нового времени. Впрочем, сам Фуко удивлялся таким выводам. «Это парадокс, — говорит он в беседе с Ф. Эвальдом, — который удивил меня самого, — даже если я немного догадывался о нем уже в Воле к знанию, когда выдвигал гипотезу о том, что анализировать конституирование знания о сексуальности можно было бы, исходя не только из механизмов подавления. Что поразило меня в античности, так это то, что точки наиболее активного размышления о сексуальном удовольствии — совсем не те, что связаны с традиционными формами запретов. Напротив, именно там, где сексуальность была наиболее свободна, античные моралисты задавали себе вопросы с наибольшей настойчивостью и сформулировали наиболее строгие положения. Вот самый простой пример: статус замужних женщин запрещал им любые сексуальные отношения вне брака, однако по поводу этой “монополии” почти не встречается ни философских размышлений, ни теоретической заинтересованности. Напротив, любовь к мальчикам была свободной (в определенных пределах), и именно по ее поводу была выработана целая теория сдержанности, воздержания и несексуальной связи. Следовательно, вовсе не запрет позволяет нам понять эти формы проблематизации» [там же: 314].
17 Вышеозначенная беседа относится уже к тому времени, когда Фуко разочаровался в марксизме и пришел к выводу, что социальная реальность просто так, исходя из рациональных идей и проектов, не переделывается, что ее нужно изучать и выслушивать, а также встраивать социальное действие в ее тенденции. По сути, поздний Фуко начинает сомневаться в репрессивной и патологической природе социальной реальности — точке зрения, которую он под влиянием Маркса разделял в первой половине своей жизни. Но постмодернисты ссылаются именно на эту точку зрения. Например, в первой прикладной постмодернистской дисциплине «Эдвард Саид, отец-основатель постколониальной Теории, во многом опирался на Мишеля Фуко¸ и поэтому в его работах повышенное внимание уделяется тому, каким образом дискурсы конструирует реальность. Просто деконструировать (следуя Деррида) структуры власти и показать, как восприятие Востока было сконструировано Западом, для Саида было недостаточно. Необходимо было пересмотреть и переписать историю. В своей основополагающей книге «Ориентализм» он утверждает, что «история делается мужчинами и женщинами и точно так же может быть переделана и переписана… “Наш” Восток, “наш” Ориент присваивается так, чтобы им можно было обладать и управлять» [Плакроуз, 2022: 65].
18 С точки зрения Плакроуз и Линдси, прикладные постмодернистские теории быстро завоевывают сторонников по трем основным причинам: указанные теории обещают для масс решение проблемы социальной справедливости; источником подготовки своеобразных кадров для реализации этих теорий выступают университеты; фирмы и истеблишмент предпочитают не противодействовать борцам за социальную справедливость, надеясь со временем направить их активность в нужное русло. Рассмотрим кратко каждую причину.
19 Неважно, что решение социальной справедливости обещают все властители дум и политики начиная чуть ли не с Древнего Рима, — на самом деле еще никогда эта проблема не была решена. Надежда, как известно, умирает последней. Но есть периоды в развитии культуры, когда вера в установление социальной справедливости кажется достаточно реалистичной. Таково и наше время — правда, на Западе; в России скорее наоборот: большинство населения, глядя на происходящее, приходит к противоположному убеждению. На Западе указанной вере способствуют политики, борьба за права человека, постепенный дрейф в сторону «нового социализма», сочетающего в себе капиталистические формы хозяйствования (частная собственность, рыночные механизмы, демократические и либеральные формы политической жизни) и социалистические методы централизованного перераспределения и управления (пособия и налоги, всеобщие выборы и пр.). «Один из возможных вариантов: встреча на теоретической “Эльбе” конвергентного либерализма и конвергентного социализма, — пишет Г. Водолазов. — Произойдет, скорее всего, не слияние их в одну идеологию, а дружеское соревнование (чередование во власти) демократического конвергентного либерализма и демократического конвергентного социализма. Сложится биполярная идеологическая и социально-политическая система. И будет социальный корабль покачиваться между двух неантагонистических курсов. И такой, зигзагообразный, путь будет эффективней прямолинейно-одностороннего. И это будет важной составляющей пути к той идеологии (и основанной на ней социальной системе), которую я назвал “Реальным Гуманизмом”» [Водолазов, 2018: 31].
20 Плакроуз и Линдси считают, что в целом усилия общества способствовали тому, что борьба за социальную справедливость постепенно улучшает жизнь, но, как ни парадоксально это выглядит, именно улучшение жизни населения выступает стимулом для развития практик прикладного постмодернизма. «После отмены законов Джимми Кроу, краха имперского мышления, легализации мужской гомосексуальности и криминализации притеснений по расовому и половому признаку, западное общество
21 по-новому взглянуло на свою долгую историю, устыдилось угнетению маргинализированных групп и преисполнилось намерения и впредь выправлять эти несправедливости… Однако по мере того, как расизм, сексизм и гомофобия продолжали убывать, для их выявления требовалось все более глубокое прочтение ситуаций и текстов и все более усложненные Теоретические аргументы. Интерпретативный дискурсивный анализ Теории, обнаруживаемый в методах Социальной Справедливости, представляет собой прямой результат радикального снижения социальной несправедливости» [Плакроуз, 2022: 326].
22 Вывод, надо сказать, неожиданный. Но, возможно, все же социальная несправедливость уходит в одних местах и обнаруживается в других (конечно, в качестве иной формы несправедливости)? Или социальная несправедливость действительно не имеет прямой связи с реальным положением дел, возникая на уровне сознания (никто не умирает с голоду, но человек все больше не хочет мириться с социальной реальностью, предпочитая ей идеи и свои желания)?
23 Теперь по поводу западных университетов. Кто, как не студенты, еще склонные к идеализации жизни и глядящие с надеждой в будущее, видит в идеях социальной справедливости это самое будущее? И тут как бес из табакерки — адепты «Теории», да еще какие, выглядящие революционерами в плане мышления и морали. «Проблема, берущая начало в наших университетах, — поясняют авторы “Цинических теорий”, — сводится к Социальной Справедливости. Ее аспект, требующий наиболее незамедлительного реагирования, заключается в том, что исследования Социальной Справедливости впитываются студентами, которые затем выходят в реальный мир. В наибольшей степени это касается дисциплин Социальной Справедливости, обучающих скептически относиться к науке, рациональному мышлению и доказательному методу; увязывать знание с идентичностью; вчитывать репрессивный механизм власти в каждое взаимодействие; политизировать каждый аспект жизни и ангажировано, с оглядкой на идентичность, применять этические принципы. Перетекание университетской культуры в массовую подобно осмосу» [там же: 302, 309]. Есть и еще одно обстоятельство — присоединиться к сторонникам «Теории» становится выгодным: например, в университетах они получают очень хорошую зарплату и обладают бόльшей властью.
24 Но почему практики прикладного постмодернизма и «Социальной Справедливости» поддерживают бизнес, они вроде бы идеологически подрывают его? Здесь, вероятно, — и ориентация на потребителя, и стратегия «класть яйца в разные корзины». Наверное, — отмечают Плакроуз и Линдси, — не стоит удивляться, что крупные корпорации с такой легкостью сдались на милость Социальной Справедливости. В конце концов, их основная цель — зарабатывать деньги, а не отстаивать либеральные ценности. Поскольку большинство потребителей и избирателей в западных странах поддерживают базовую идею социальной справедливости и не понимают разницы между ней и одноименной идеологией, крупные корпорации иногда считают незначительные и особенно ни на что не влияющие уступки активистам грамотным пиаром» [там же: 311].
25 Авторы «Цинических теорий» приводят много примеров деятельности активистов «Теории», создавших в западном обществе своего рода интеллектуальный и моральный террор [там же: 299–330]. Как правило, подобные активисты рекрутируются из среды не только полуобразованных, но и достаточно образованных интеллектуалов с гуманитарной ориентацией, видящих в новом поприще возможность возвыситься и получить власть над другими. Необходимое условие их активности — вера в несправедливое устройство общества, скрытые репрессивные мотивы его членов, искусство истолкования социальных текстов и нарративов. «Все это исходит от активистов, уверовавших в Теорию. Основополагающая, центральная для Теории предпосылка, из которой они исходят, такова: нетерпимость есть везде и всегда, скрытая лишь тонкой прослойкой реальности. Работа активистов Теории состоит в том, чтобы скрупулезно исследовать тексты, события, культуру, действия, места, пространства, установки, типы мышления, построение фраз, одежду и все другие мыслимые культурные артефакты на предмет скрытой нетерпимости, а затем изобличить эту нетерпимость и очистить общество от нее и ее источников — или, по крайней мере, лишить ее доступа к средствам культурного производства» [там же: 313]. Для примера рассмотрим подробнее одну из теорий прикладного потмодернизма — «Квир-Теорию».
26 Предметом указанной теории являются такие феномены, как пол, гендер, социальность, идентификация в этих реалиях. Подход к названным феноменам таков: все они не биологические, а возникли (сконструированы) в поле социальности; подобно другим социальным явлениям они репрессивные, работающие на сеть властных отношений; главная задача активистов «Квир-Теории» — деконструировать эти социальные дискурсы с целью получить возможность свободного выбора пола, гендера и сексуальности или существования между ними [термин «квир» (от англ. queer) означает «странный», «ни то, ни другое»]. «Именно здесь, —указывают Плакроуз и Линдси, — и возникает термин квир. “Квир” обозначает все, что находится вне бинарных структур (уже упомянутые мужское/женское, маскулинное/фемининное и гетеросексуальное/гомосексуальное), а кроме того, способ противодействия связям между полом, гендером и сексуальностью. Например, сомнению подвергаются ожидания, что женщины должны быть женственными и испытывать сексуальное влечение к мужчинам, а также что человек вообще должен подпадать под категории мужского или женского, маскулинного или фемининного или сексуальности вообще или что какая-либо из этих категорий должна считаться стабильной. Быть квиром — значит иметь возможность одновременно быть мужчиной, женщиной или ни тем и ни другим; являть собой маскулинность, фемининность, нейтральность или любую комбинацию перечисленного; присваивать любую сексуальность; а также в любой момент поменять любую из этих идентичностей или заявить, что она вообще ничего не значит» [там же: 125].
27 Подобные взгляды очень напоминают эзотерические, хотя, по всей видимости, прикладные постмодернисты не знакомы серьезно с эзотерикой. В основании эзотерического мировоззрения лежат следующие три постулата: 1) существуют два мира — обычный и подлинный, соответствующий идеалам и мечтам эзотериков; 2) стоит жить только в подлинном мире — отсюда понимание жизни как перехода из обычного мира в подлинный; 3) попасть в подлинный мир можно, только кардинально переделав себя, средства такого преобразования (часто до сверхчеловеческого состояния) — духовная работа и психотехника. Сопоставление строения подлинного мира со структурой сознания эзотериков (их идеалами, мечтами, высшими ценностями) показывает их сходство, что позволяет выдвинуть гипотезу о том, что эзотерический мир создается эзотериком (хотя психологически последний считает, что данный мир существовал всегда) как условие реализации его сознания и личности. Но поскольку эзотерик переделывает себя, чтобы попасть в подлинный мир, его сознание уподобляется этому миру, что воспринимается эзотериком как попадание в подлинный мир.
28 Для идеологов «Квир-Теории» обычный мир — это мир социальности, где конструируются пол, гендер, сексуальность и действуют репрессивные отношения. Подлинный мир — мир квира и свободы, независимости от обычной социальности. Способ попасть в подлинный мир — деконструкция реальности пола, гендера и сексуальности, а также практическое изменение жизни в направлении квира. Отчасти деконструкция понимается как освобождение от биологического. И понятно почему. Понятия пола, гендера и социальности образуются схождением двух смыслов — биологического и социального. Так, родившихся мальчиков и девочек сразу включают в разные потоки социализации: первых называют мужскими, а вторых — женскими именами, начинают приобщать, соответственно, к мужской и женской культурам и пр. Но биологическое часто понимается как природно-естественное и связывающее свободу (З. Фрейд и другие ученые), условие же деконструкции обычной социальности и переделки ее предполагает именно свободу и независимость от социальности. По сути, в «Квир-Теории» воспроизводятся не только эзотерические мотивы, но и возрожденческие, гуманистические — свободная и независимая от Бога и природы (как инобытия Бога) личность. Вспомним Н. Кузанского, утверждавшего, что человек — это второй Бог, и Дж. Пико делла Мирандолу, поставившего человека в центр мира как свободного мастера, который по собственному желанию может сделать себя херувимом.
29 Плакроуз и Линдси пишут, что для большинства людей представления идеологов «Квир-Теории» не приемлемы, поэтому они, знакомясь с этой теорией, видят в ней «определенную долю безумия» [там же: 119]. Но, думаю, все сложнее и не так однозначно. Да, безусловно, указанные феномены есть результат схождения и взаимодействия двух сил и реальностей — биологических и социальных. Причем в архаической культуре даже имело место преобладание социальных моделей над биологическими процессами. Например, в племени арапешей (Новая Гвинея), как показывает М. Мид в работе «Культура и мир детства», биологические функции и процессы были почти полностью подчинены социальной модели. Арапеши были уверены, что ребенок получается из крови матери и спермы отца. В соответствии с такой моделью молодой супруг должен был как можно больше иметь сношений со своей женой, что он и старался изо всех сил сделать. Но как только у жены появлялись первые признаки беременности, все интимные отношения прекращались до следующего случая. Правда, чтобы сохранить психическое здоровье, допускались интимные отношения вне семьи [Мид, 1988: 253].
30 И Платон в «Пире» создает социальную модель, позднее получившую название «платоническая любовь», в которой социальный план довлеет над биологическим, диктуя последнему. Платоническая любовь предполагает не только поиск своей половины, но и «вынашивание духовных плодов» как стремление к «прекрасному, благу и бессмертию». Разъясняя, что такое «вынашивание духовных плодов», жрица Диотима, героиня «Пира», говорит, что настоящий влюбленный «радуется прекрасному телу больше, чем безобразному, но особенно рад, если такое тело встретится ему в сочетании с прекрасной, благородной и даровитой душой: для такого человека он сразу находит слова о добродетели, о том, каким должен быть и чему должен посвятить себя достойный муж, и принимается за его воспитание. Проводя время с таким человеком, он… соприкасается с прекрасными родит на свет то, чем давно беременен. А кто родил и вскормил истинную добродетель, тому достается в удел любовь богов, и если кто-либо бывает бессмертен, то именно он» [Платон, 1993: 120].
31 Трудно предположить, что биологическое влечение влюбленных обладало такими характеристиками. Не случайно поэтому Платон заменяет в «Пире» женщину как предмет любви на «прекрасного юношу» (поскольку тот более соответствовал сформулированным требованиям), утверждая, что подлинная любовь предполагает дружбу, а брак, семья и чувственные отношения скорее ей мешают [Розин, 2015: 93]. Решив одну проблему, то есть создав концепцию любви для становящейся античной личности, Платон одновременно породил другую, не менее сложную. Дело в том, что любовь в семье и браке предполагала не только стремление к прекрасному телу и понимание запросов второй половины, то есть личности супруга (супруги), но и чувственные отношения. И мы видим, что уже в поздней Античности (Плутарх), но особенно в Средние века в куртуазной любви и в Новое время в романтической любви эти недостатки платонической любви начинают преодолеваться и восполняться [там же: 94–120]. Современная концепция любви предполагает и духовные отношения, и чувственные, не отрицает она семью и брак.
32 Получается следующее. Социальные концепции и модели преображают биологический план, но не так, чтобы вообще отменить его или полностью подчинить себе. Эти концепции и модели корректируются с целью обеспечить и биологические функции, и процессы (причем достаточно полноценно), даже поднять их на новую высоту. Например, в куртуазной и романтической любви чувственная сторона не только не страдает, а напротив, обогащается и утончается.
33 А что получается в «Квир-Теории» и квир-практике? Не просто проблемы, но или полное подавление биологии и телесности человека, или такая «болтанка» (смена форм идентичности и реальностей), которая не может не привести к разрушению психики. Ну да, вероятно, возможно на почве «Квир-Теории» и какое-то безумие.
34 Плакроуз и Линдси уверены, что «Теория Социальной Справедливости», поскольку она не согласуется с действительностью и либеральными ценностями, рано или поздно потерпит крах, подобно тому, как потерпела крах идеология коммунизма, ставшая причиной гибели миллионов людей [Плакроуз, 2022: 331–332]. У меня, прожившего при советской власти большую часть жизни и изучающего историю европейской социальности, такой уверенности нет. И вот почему. Говоря о либерализме, Плакроуз и Линдси имеют в виду «политическую демократию, ограничение власти государства, универсальные права человека, правовое равенство для всех дееспособных граждан, свободу слова, уважение к многообразию точек зрения и открытой дискуссии, доказательный метод и рациональное мышление, отделение церкви от государства и свободу вероисповедования» [там же: 9]. Но где в настоящее время мы видим необходимые условия для адекватной реализации этих принципов? Их нет ни в западном мире, ни тем более в России.
35 Возможно, и «Теория Социальной Справедливости» потерпит крах. Но не раньше чем население осознает основные негативные последствия реализации этой «Теории». Например, для теории коммунизма на это потребовалось более 100 лет, а для социализма советского типа — около 70 (как минимум, три-четыре поколения). Похоже, что в настоящее время человечество вступает на путь обольщения очередными идеями «Новой жизни», включающими установление социальной справедливости, конвергенцию социализма и капитализма, спасение Земли, создание искусственного интеллекта, который возьмет на себя решение трудных задач, стоящих перед человеком. За этим этапом, вероятно, придет другой — отрезвления и понимания утопичности многих новых теорий. Судя по истории европейской социальности, вряд ли возможно миновать этап обольщения. Но, думаю, возможно его уяснить и помыслить и, следовательно, минимизировать и отчасти развернуть в направлении решения действительно актуальных проблем современности.

Библиография

1. Водолазов Г. Новый гуманизм (неогуманизм) как идеологическая парадигма XXI века // Научные труды Московского гуманитарного университета. 2018. № 2. С. 21–33.

2. Мид М. Культура и мир детства: Избранные произведения / пер. с англ. и коммент. Ю.А. Асеева; сост. и отв. ред. И.С. Кон. М.: Наука, 1988.

3. Плакроуз Х., Линдси Дж. Цинические теории: Как все стали спорить о расе, гендере и идентичности и что в этом плохого / пер. с англ. Д. Виноградова. M.: Individuum, 2022.

4. Платон. Пир / пер. с древнегреч. С.К. Апта // Платон. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 2. М.: Мысль, 1993. С. 81–135.

5. Розин В.М. Любовь в зеркалах философии, науки и литературы. М.: МПСИ, 2006.

6. Розин В.М. «Пир» Платона: Новая реконструкция и некоторые реминисценции в философии и культуре. М.: ЛЕНАНД, 2015.

7. Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / пер. с фр., коммент., послесл. С. Табачниковой; под общ. ред. А. Пузырея. М.: Касталь, 1996.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести