<strong>Участники: Ю.В.</strong><strong> </strong><strong>Синеокая, М.Ф. Быкова</strong>

<strong>Организатор проекта и ведущая — </strong><strong>Ю</strong><strong>.В.</strong><strong> </strong><strong>Синеокая</strong>

<strong>Ю.В.</strong><strong> </strong><strong>Синеокая</strong><strong>.</strong> Дорогие друзья, мы рады приветствовать вас на очередной встрече из цикла «Реплики» совместного проекта Института философии Российской академии наук и библиотеки Достоевского «Анатомия философии». Сегодня у нашей беседы необычный формат, собеседников двое, а не трое, как обычно. Это случилось потому, что в сегодняшней дискуссии я буду выступать и как модератор, и как участник разговора. Речь пойдет о генеалогии идеи Единой Европы, ее эволюции, ее интерпретации в истории философии. Если у вас будут вопросы о нынешнем состоянии дел в Европейском союзе, о Брекзите, об отношениях между Россией и Европейским Союзом, их перспективах, то мы будем рады обсудить и эти темы. Однако свою цель мы видим не в геополитических рассуждениях о становлении Единой Европы. Для нас важно обратиться к философской стороне этой темы, обсудить истоки идеи европейской интеграции.

Я с радостью представляю вам свою собеседницу — Марину Федоровну Быкову, доктора философских наук, профессора университета Северной Каролины, главного редактора философских журналов, издаваемых в США, <em>Studies</em><em> </em><em>in</em><em> </em><em>East</em><em> </em><em>European</em><em> </em><em>Thought</em> и <em>Russian</em><em> </em><em>Studies</em><em> </em><em>in</em><em> </em><em>Philosophy</em>. Марина Федоровна — почетный сотрудник Института философии РАН.

Меня зовут Юлия Вадимовна Синеокая, я доктор философских наук, профессор РАН, заместитель директора и, одновременно, заведующая сектором истории западной философии Института философии РАН. В 2014 году мною был придуман и запущен проект «Анатомия философии», которым я руковожу и который модерирую. Сегодняшняя наша беседа проходит в рамках «Реплик», третьего этапа функционирования проекта.

Прежде, чем я передам микрофон Марине, я бы хотела подчеркнуть, что главной целью теоретиков объединения Европы во все времена было желание предложить эффективный способ прекращения кровопролитных межнациональных военных конфликтов, уносящих огромное количество жизней и мешающих культурному и цивилизационному развитию. Задача виделась в том, чтобы найти путь к мирному сосуществованию народов и государств, разработать принципы построения мира в Европе, а также всеобщего мира в глобальном масштабе.

Идея Единой Европы начала формироваться в рамках парадигмы философии Просвещения. Первые проекты объединения Европы принадлежат французским мыслителям. Идея Единой Европы начинает обсуждаться уже с XVII столетия. В мемуарах1634 года герцога Сюлли, главы французского правительства при короле Генрихе IV, содержится проект создания «христианской республики» — конфедерации христианских народов Европы. План Сюлли получил свое развитие в «Проекте установления вечного мира в Европе» (1713) Шарля Касте́ля, приближенного Людовика XIV. Кастель предлагал объединить все европейские государства, включая Россию, в один международный союз, присвоить ему статус государственного, что означало бы утрату каждым народом в отдельности права быть распорядителем судеб своих граждан, а также политической и социальной жизни своих собственных стран. Предполагалось, что этот союз будет управляться едиными законодательным и судебным органами, а взаимные права и обязанности его членов будут регулироваться общей конституцией.

Проект Шарля Касте́ля вызвал интерес и одобрение у многих выдающихся мыслителей XVIII столетия, таких известных европейских Просветителей, как Лейбниц, Лессинг, Гердер и Руссо. Правда, несмотря на то что все они приветствовали идею установления вечного мира, они скептически относились к возможности практического создания европейского государственного союза. Не надеясь на реальный успех политического решения, они скорее возлагали надежды на духовную солидарность цивилизованного мира и единство экономических интересов европейских стран.

В 1761 году Жан-Жак Руссо написал сочинение «Сокращение проекта Вечного мира», представлявшее собой структурированное и концентрированное изложение идей пространного «Проекта установления Вечного мира в Европе» Шарля Касте́ля.¹ Стоит отметить интересный факт, что спустя всего 10 лет это сочинение было опубликовано на русском языке. Данное обстоятельство свидетельствует об интересе России не только к фигуре Руссо и его сочинениям, но также и к самой проблематике установления вечного мира на Европейском континенте. В 1781 году вышел в свет трактат Руссо «Суждение о проекте Вечного мира», содержащий критический анализ идеи Вечного мира.

На рубеже XVIII–XIX веков теоретик либерализма Джереми Бентам предложил в качестве средства спасения от беспрерывных войн создание постоянно действующего конгресса депутатов европейских держав. Для предупреждения войн Бентам предлагал сократить число национальных войск и создать объединенную европейскую армию под командованием конгресса европейских государств. Его план предусматривал также освобождение колоний.

Мыслителем, чей замысел объединения государств во имя достижения мира во многом послужил основой проекта построения Европейского союза, является Иммануил Кант. Для Канта путь человечества к решению задачи прекращения войн и установления мира на Земле лежит в объединении стран не только в европейском, но шире — во всемирном масштабе.

Главным философско-методологическим проектом Единой Европы принято считать позднюю работу Канта «К вечному миру» (1795). В этом сочинении философ говорит о необходимости создания института гражданства объединенных государств. Самым эффективным средством устранения и предупреждения международных вооруженных конфликтов Кант считал свободную федерацию государств, законодательно обеспечивающую населению «права всемирного гражданства». Если тесное общение между народами Земли развилось настолько, что нарушение права в одном государстве чувствуется во всех других, писал Кант, необходимо разработать право всемирного гражданства, которое станет необходимым дополнением к неписанному кодексу государственного и международного права, к публичному праву вообще, к Вечному миру.

Передаю слово Марине.

<strong>М.Ф. </strong><strong>Быкова</strong><strong>.</strong><strong> </strong>Спасибо большое за приглашение здесь выступить. Я надеюсь, что это будет диалог не только между нами двумя, но и беседа с аудиторией. Начну с того, что расскажу немного о работе Канта «К вечному миру», которая была написана в 1795 году. Но для верного понимания значения работы, позволю себе предложить короткий экскурс в философию Канта и определить место, которое в ней занимает трактат «К вечному миру». Имя Канта всем хорошо известно и философ, как правило, упоминается как великий мыслитель-метафизик, совершивший революционный переворот в философии, соразмерный коперниковскому в астрономии. (Отсюда, кстати, и несколько парадоксальное описание кантовского достижения: «<em>коперниковская</em> революция в философии».) Сам Кант, как и почти все его философские идеи, являются продуктами XVIII века. Напомню, что Кант родился в 1724 и умер в 1804 году, а его ставшие классическими «Критики» были все написаны и впервые опубликованы в самом конце XVIII века: «Критика чистого разума» в 1781 году (2-ое издание вышло в 1787), «Критика практического разума» в 1788, и «Критика способности суждения» в 1790 году. Кроме того, Кант является последним мыслителем Европейского Просвещения и многие из его идей — в таких областях как эпистемология, этика, моральная и социальная философия, философия политики, а также философское осмысление религии — в той или иной степени отражают и своеобразно подытоживают теории и концепции, выработанные Просвещением. Однако несмотря на историческую принадлежность к XVIII веку, влияние Канта не ограничивается его собственной эпохой, ибо начиная с конца XVIII века развитие всей последующей европейской философской мысли уже не представимо без Канта и, прежде всего, без его так называемой критической философии, проект которой был впервые сформулирован и детально изложен в «Критике чистого разума», которая является не только главным сочинением философа, но и по праву считается одной из наиболее фундаментальных работ в истории мировой философии. Но если «Критика чистого разума» принадлежит к теоретической философии, в частности, к той ее отрасли, которую мы обычно идентифицируем с теорией познания (или эпистемологией), то сегодня речь пойдет о практической философии Канта, или, более точно, той ее части, которая относится к политической философии мыслителя. Уникальность Канта состоит в том, что он произвел «революцию» не в какой-то одной области философского знания, а практически во всех известных к тому времени сферах философской мысли. В то время как его теоретическая философия отвечает на вопрос «Что я могу знать?» и в основном ассоциируется с метафизикой и теорией познания, его практическая философия отвечает на вопрос «Что я должен делать?», который рассматривается, прежде всего, в моральной философии, а также, по мысли Канта, тесно связанной с ней, политической философии. Кант известен своими морально-философскими идеями и учениями. Интерес к морально-философским взглядам Канта особенно значителен в России, где традиция этической и морально-правовой мысли исторически очень сильна и хорошо проработана [12, 13]. Наверняка вы все знакомы с категорическим императивом Канта, сформулированным им в работе «Основы метафизики нравственности» (1785): «<em>Поступай </em><em>так, чтобы </em> <a target=_blank href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B0%D0%BA%D1%81%D0%B8%D0%BC%D0%B0_(%D0%B7%D0%BD%D0%B0%D1%87%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D1%8F)"><span style="text-decoration: underline;"><em>максима</em></span></a> <em> твоей воли могла бы быть всеобщим </em><em>законом</em>» [8, c. 143; 26, s. 421] . Кант толковал категорический императив как нравственный закон, который, будучи независим от каких-либо посторонних причин (даже свойственных человеку субъективных желаний и чувственных побуждений), единственно делает человека по-настоящему свободным. Именно этот нравственный закон поведения Кант и кладет в основу отношения человека к самому себе и другим представителям человеческого рода. Также хорошо известна кантовская идея о нравственном законе как основе существования человеческого сообщества — как на уровне отдельных социальных групп, наций и государств, так и в мировом масштабе. Говоря о моральной философии Канта, нужно иметь в виду, что для него она включает в себя две части: этику и учение о праве. Такое подразделение дано Кантом в работе «Метафизика нравов» (1797). Кантовская этика, которая именуется <em>деонтологической</em> (от др.-греч. δέον «должное») — это этика долженствования (от нем. <em>Sollen</em>), т.е. этическая система, основанная на всеобщих моральных нормах или правилах нравственного поведения. Учение о праве — это, по существу, то, что мы сегодня называем социальной философией. У Канта речь идет о системе общеобязательных, формально-определенных правил поведения, которые регулируют общественные отношения, или более точно — отношения между гражданами внутри государства. В учении о <a target=_blank href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%BE"><span style="text-decoration: underline;">праве</span></a> Кант развивал идеи французских просветителей, такие, как необходимость уничтожения всех форм личной зависимости, утверждение личной свободы и равенство всех перед законом. Кант-моралист выводил правовые законы из нравственных [3], и в своем учении о государстве отстаивал идею о необходимости того, чтобы правители были высоко моральными личностями. Кроме того, он настаивал, чтобы вся государственная деятельность, а также принципы государственного общежития основывались на нормах морали и нравственности. Подобные идеи Кант отстаивает и в своем учении об отношениях между государствами, которое он и развивает в своей работе «К вечному миру», которая и является центром нашего внимания. Работа очень коротенькая: всего сорок с небольшим страниц, включая Добавления [5, 6, 28]. Она писалась как брошюра, как практические указания к действию — что нужно сделать для того, чтобы поддержать мир, а точнее, сделать его вечным. Момент написания Кантом данной работы был как никогда подходящим. В конце марта 1795 года прусский король Фридрих Вильгельм II вышел из Войны Первой Коалиции (1792–1797) и 5 апреля 1795 года Пруссия заключила сепаратный мир с революционным правительством Франции, подписав отдельно от других европейских государств так называемый Базельский мирный договор. Данный договор знаменовал собой не только начало распада первой <a target=_blank href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%90%D0%BD%D1%82%D0%B8%D1%84%D1%80%D0%B0%D0%BD%D1%86%D1%83%D0%B7%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%BA%D0%BE%D0%B0%D0%BB%D0%B8%D1%86%D0%B8%D0%B8"><span style="text-decoration: underline;">антифранцузской коалиции</span></a> , но во многом предрешил судьбу дальнейших военных действий между коалиционными государствами Европы и Франции, положив начало процессу мирного урегулирования. Многие исследователи считают именно заключение сепаратного мира между Пруссией и Республикой Францией тем непосредственным событием, которое подтолкнуло Канта к написанию «К вечному миру». Во всяком случае, уже 15 августа 1795 года Кант пишет письмо кенигсбергскому издателю и книгопродавцу Николавиусу,² предлагая опубликовать его короткое и популярно написанное сочинение о Вечном мире [29, s. 35]. Хочу обратить внимание на одну важную деталь, которая часто упускается при обсуждении кантовского трактата. Его название состоит из двух частей: «К вечному миру. Философский проект.» И это не случайно.

Как уже отмечала Юля, проекты Вечного мира, а также их критика, имели широкое распространение в эпоху Просвещения не только в Европе, но и в Новом Свете. Так, американский колонист и <a target=_blank href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D0%B2%D0%B0%D0%BA%D0%B5%D1%80%D1%8B"><span style="text-decoration: underline;">религиозный деятель</span></a> , <a target=_blank href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%B5%D0%BD%D0%BD,_%D0%A3%D0%B8%D0%BB%D1%8C%D1%8F%D0%BC"><span style="text-decoration: underline;">Уильям Пенн</span></a> , уже в 1693 году опубликовал «Эссе о сегодняшнем и будущем мире Европы»,³ в котором высказал идею об организации Европейской лиги или конфедерации, причем с участием Московии и Турции. Целью данного объединения, по мысли Пенна, должно было стать обеспечение мира на европейском континенте. Интересно, что за основу новой европейской структуры Пенн взял модель Генеральных штатов Голландской республики, образовавшейся в результате победы <a target=_blank href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9D%D0%B8%D0%B4%D0%B5%D1%80%D0%BB%D0%B0%D0%BD%D0%B4%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F_%D1%80%D0%B5%D0%B2%D0%BE%D0%BB%D1%8E%D1%86%D0%B8%D1%8F"><span style="text-decoration: underline;">Нидерландской буржуазной революции</span></a> XVI века и созданной по конфедеративному принципу [1, c. 115].⁴ Известно, что Кант был осведомлен о проекте Пенна, как и о развернувшихся дебатах о Вечном мире. Однако непосредственное влияние на Канта оказали труды таких защитников и критиков проекта Вечного мира, как Лейбниц, Вольтер, Фридрих Великий, но особенно работы Руссо, а также исследования уже упоминавшегося француза Шарля Касте́ля, который широко известен как аббат <a target=_blank href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D0%B5%D0%BD-%D0%9F%D1%8C%D0%B5%D1%80,_%D0%A8%D0%B0%D1%80%D0%BB%D1%8C"><span style="text-decoration: underline;">Шарль де Сен-Пьер</span></a> . К числу друзей Шарля де Сен-Пьера принадлежали такие французские интеллектуалы, как Николя Мальбранш и Бернар Ле Бовье де Фонтенель, которые также имели весьма оригинальные суждения относительно будущего устройства Европы. В своих работах Кант неоднократно упоминает как Руссо, так и де Сен-Пьера [25, s. 24, 313; 30, s. 470–471]. Да и сама структура «К вечному миру», состоящему из ряда так называемых «статей», явно или неявно напоминает структуру работы де Сен-Пьера.

Знаменитая книга де Сен-Пьера «Проект вечного мира» была написана на основе обращения аббата к Утрехтскому Конгрессу 1713 года,⁵ созванному с целью урегулирования военной ситуации в Европе и завершившегося подписанием Утрехтского мирного договора, положившего конец более чем десятилетней <a target=_blank href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%92%D0%BE%D0%B9%D0%BD%D0%B0_%D0%B7%D0%B0_%D0%B8%D1%81%D0%BF%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B5_%D0%BD%D0%B0%D1%81%D0%BB%D0%B5%D0%B4%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE"><span style="text-decoration: underline;">войне за испанское наследство</span></a> . А Руссо, как известно, подготовил в 1761 году набросок своего собственного проекта Вечного мира в ответ на проект де Сен-Пьера, как часть незавершенного издания произведений последнего. «К вечному миру» Канта можно рассматривать в качестве попытки объединения этих двух проектов своих предшественников. Подобно де Сен-Пьеру, Кант обращается к главам государств, настойчиво призывая их принять советы философов, и пытается отстоять существование определенной степени природной гармонии между принципами морального разума и разумом государства [6, c. 355, 427; 28, s. 343, 368–369). Однако, как и Руссо, Кант отрицает законность существующих династических структур и отказывается вверять дело мира монархам и династиям правителей (типа прусских принцев), высказывая недоверие к «просвещенному своекорыстию монархов». Как следует из сочинения Канта, он отнюдь не рассматривает саму идею организации лиги наций утопической или в принципе невозможной. Но в своих аргументах он далек от того, чтобы полагаться на моральное поведение принцев, находящихся у руля правления в тогдашней Пруссии. Именно поэтому аудиторией, к которой обращается в своем трактате Кант, являются не всевластные прусские принцы или какие-либо другие могущественные правители, а человечество в целом. В своем сочинении Кант формулирует принципы международного права, которые едины для всех людей, наций и государств. Основанные на том, что мы сегодня именуем фундаментальными правами человека, эти принципы объединяют воедино все человечество и потому должны быть особенно уместны для власть предержащих.

В отличие от проекта аббата де Сен-Пьера, который был предложен на конгрессе государств по особому случаю, кантовский проект носит чисто <em>фило</em><em>с</em><em>офский</em> характер. Сформулированные им принципы не ограничены пределами одного государства или подданства, а имеют неограниченное космополитическое значение и представлены как всеобщие предписания каждого индивидуального разума. Однако было бы ошибочно интерпретировать их как некие вневременные нравственные принципы. Уникальность и одновременно значение философского проекта Канта в том, что он замыслен как неотъемлемая часть определенной <em>философии истории</em>; он обращен к определенной исторической ситуации и формулирует особую историческую задачу грядущего века. Такой задачей, по мысли Канта, является создание условий для достижения Вечного мира. Что отличает кантовский проект Вечного мира ото всех предыдущих? Его рациональность (в смысле результативности) и его направленность на эффективное практическое осуществление. По мысли Канта, философский идеал может и должен быть воплощен в жизнь. Поэтому он видит свою задачу не столько в объяснении идеи Вечного мира, сколько в создании прочного мира, соответствующего идеалу разума.

В «Метафизике нравов», написанной двумя годами позже, Кант систематически разрабатывает основания, на которых «морально практический разум произносит в нас свое неотменимое veto: никакой войны не должно быть; ни войны между мной и тобой в естественном состоянии, ни войны между нами как государствами» [7, c. 44; 27, s. 354], которые в отношении друг к другу все еще пребывают в естественном состоянии. На этих основаниях он заключает, что наш долг — содействовать установлению Вечного мира, достижение которого, по его мысли, составляет «всю конечную цель учения о праве в пределах одного лишь разума» [7, c. 45; 27, s. 355]. Это означает, что наша обязанность (долг) состоит также и в том, чтобы способствовать и стремиться к созданию условий для этого мира, коими является образование лиги наций. К такому заключению Кант приходит в самом конце своего «Учении о праве», однако тематическое развитие данное убеждение получает уже в трактате «К вечному миру». В этом смысле кантовская философия истории, неотъемлемой частью которой выступает учение об отношениях между государствами, есть не что иное как продолжение и расширение его учения о нравственности, одна из важнейших практических составляющих моральной философии великого мудреца. Кант развивает свой проект Вечного мира в качестве моральной нормы, которой должны следовать все здравомыслящие люди. Это завет грядущим поколениям, который должен рассматриваться не в качестве пожелания или некой утопической надежды, а как <em>нормативное</em> предписание человеческого разума, которым нельзя пренебречь и которому надлежит следовать как всеобщему принципу.

Кантовский взгляд на всемирную историю весьма оптимистичен, и его философия истории подчинена идее необходимости, что выражается в надежде на прогрессивное развитие мира, вере в процветание правосудия и упрочение свободы и просвещения. Однако она не утопична, поскольку направлена на осуществление практического идеала, к которому мы можем и должны стремиться [25, s. 27]. Кант вовсе не ожидает, что Вечный мир будет вскоре достигнут, все цели и идеалы реализованы и что победа разума в истории будет неизбежной и легкой. Кант — реалист, и он понимает, что историческая задача философии не в том, чтобы разрушить старый миропорядок или показать неизбежность его фиаско. Истинная задача философии в том, чтобы поддерживать и сохранять живым дух просвещения, ибо это есть необходимое условие для продвижения человечества в направлении прогресса. Этот процесс является медленным и трудным; он требует неимоверных усилий со стороны человечества, но это единственно возможное развитие, продиктованное разумом. Пожалуй, самое важное и удивительное в проекте Канта то, что он преследовал весьма практические цели, которые были прежде всего ориентированы на вопросы о сосуществовании людей, наций и суверенных государств в глобальном масштабе.

«К вечному миру» — одна из наиболее популярных работ Канта, по праву ставшая одним из самых известных произведений, созданных на тему мира между народами и государствами, тему, которая в наше время приобрела еще большую остроту и значимость, и которая стала вопросом сохранения жизни на Земле. Конечно, когда Кант писал свою работу, он вовсе не думал о единой Европе, и, как я попыталась показать выше, его цель была другой. Однако проект Канта является предвестником самых передовых практических проектов в сфере международных отношений, таких как Лига Наций (1919/20–1946), созданная после первой мировой войны, и Организация Объединенных Наций (ООН, с 1945) — после второй. Так, принципы, которые Кант изложил в своем трактате, нашли свое отражение в основных фундаментальных принципах образования ООН. Кроме того, данная работа Канта является удивительно пророческой с точки зрения действительных событий, происходивших в XX веке, что отличает ее от сходных проектов, написанных ранее. В отличие ото всех ранее созданных проектов, которые были ограничены рамками христианских государств Европы, философский проект Канта является космополитическим по своим задачам и целям. Сформулированные здесь в качестве отдельных «статей» положения — это не нормы, регулирующие отношения между отдельными суверенными государствами (так называемые <em>jus</em><em> </em><em>gentium</em>). Они носят <em>космополитический</em> характер и выражают принципы общечеловеческого общежития, когда все люди на Земле образуют «единое универсальное сообщество», основанное на общечеловеческих «прирожденных, необходимо принадлежащих человечеству и неотчуждаемых» правах [6, с. 375, 403; 28, s. 349n, 360]; также см.: [27, s. 352–353].или «всеобщее государство человечества», основанное на общечеловеческом праве [12, 8: 349n, 360; 6:35–353]. Поэтому сегодня, в XXI веке, многие наши современники обратились к Канту, поскольку усмотрели в работе «К вечному миру» истоки того, что мы сегодня знаем под названием Европейское Сообщество, или Европейский Союз.

Действительно, несмотря на дух космополитизма, которым пропитан кантовский проект, он предостерегал против «слияния государств в единую державу», отнюдь не предлагая создавать так называемое мировое государство [6, с. 423; 28, s. 367]. Он считает, что сохранение независимых (суверенных) государств является необходимой защитой личной свободы граждан, а также способствует общественному прогрессу как в национальном, так и в глобальном масштабе. Интересно, что Кант-пацифист считает, что война как таковая, выполняет определенную полезную функцию в истории человечества, ибо это позволило сохранить независимость народов. Кроме того, война послужила стимулом к разностороннему развитию человеческих способностей [27, s. 119–120], см. также [7]. Однако Кант указывает, что в нынешнюю эпоху история достигла критической точки, когда положительное влияние войны подавляется или элиминируется ее разрушительными последствиями, ставя под угрозу систему общественной безопасности и сам исторический прогресс [6, с. 423–425; 28, S. 367–368]. По мысли Канта, исторический прогресс человечества сможет продолжиться только в том случае, если независимые государства объединятся в федеральный союз, основанный на торговых отношениях, отстаивающих собственные интересы каждого государства — члена союза. Это должна быть <em>федерация государств</em>, которая одновременно будет поддерживать и осуществлять тесное единство рациональных принципов путем постоянного расширения обмена между людьми и народами как внутри, так и во вне самого союза, а также способствовать появлению мировой культуры, основанной на идеалах разума и просвещения.

Следует отметить, что Кант был одним из первых мыслителей, кто точно подметил, что для установления прочного мира, а также для прогресса человечества, прежде всего необходимы стабильные экономические взаимоотношения.

Кант определил эти экономические взаимоотношения как взаимоотношения торговли, т.е. государства должны торговать друг с другом. А поскольку для Канта общетеоретические принципы и условия достижения устойчивого мира на планете выводятся из принципов разума, которые являются универсальными, то Кант весьма рационально рассудил, что государства, которые противостоят друг другу, которые находятся в ситуации войны, не будут торговать друг с другом. То есть, Вечный мир является необходимой предпосылкой и условием для торговых взаимоотношений между государствами во всем мире, поэтому сама идея вечного мира в данном случае выступает не только как философская, но и социально-политическая, которая обосновывает возможность прогресса и развития человечества. Действительно, международная торговля невозможна без мира. Если развязаны войны, государства не будут торговать друг с другом. Становятся затруднительными международные путешествия, посещения людьми различных стран и континентов, ибо невозможны, как говорил Кант, отношения открытых дверей или открытой души, если речь идет о взаимоотношениях между людьми и народами.

<strong>Ю.В. </strong><strong>Синеокая</strong><strong>.</strong><strong> </strong>Забегая вперед, замечу, что необходимым условием становления ЕС было заключение в 1947 году международного соглашения по таможенным тарифам и торговле. А определяющим шагом к построению Евросоюза стало создание в 1957 году Европейского Экономического Сообщества.<strong> </strong>Центральную роль в разработке концепции Европейского Экономического Сообщества сыграл французский философ-гегельянец русского происхождения Александр Кожев (Александр Кожевников). Синтезировав идеи предшественников в контексте реалий конца Второй мировой войны, Кожев предложил свою концепцию организации европейского политического пространства, представив ее в знаменитой докладной записке Шарлю де Голлю — «Набросок доктрины французской политики (27 августа 1945 года)» [11].

В этом документе Кожев обосновывал идею Латинской империи, как наилучшего обустройства Европы путем выхода из кризиса архаичной идеологии национальных систем государственного устройства. Кожев предложил новые принципы построения отношений между нациями сначала в интернациональной империи, а в отдаленной перспективе — во всем человечестве. Такая империя могла бы стать достаточно сильным политическим и экономическим союзом латинских католических стран Европы, прежде всего, французской, итальянской и испанской наций, опирающимся на единую армию.

Переходным политическим образованием на пути к Единой Европе и всемирной интеграции, превосходящим национальные государства и наиболее приемлемым для ХХ – XXI столетий, Кожев считал региональные империи — союзы родственных наций. Современное госудаоство, по его мнению, может быть политически жизнеспособным только опираясь на имперский союз родственных наций. XXI столетие Кожев провозгласил эпохой новых империей. Европейский Союз представляет собой именно такое объединение.

Как и Кант, Кожев был убежден, что в краткосрочной перспективе единое европейское человечество, в политическом отношении, не более чем абстракция. Поэтому идея мирового интернационализма рассматривалась им как утопия. В отличие от Канта, он полагал, что переход от нации к гармоничной политической организации человечества, минуя стадию имперских объединений, невозможен.

Кожев констатировал, что этап национальной политики завершен. Ее фиаско подтвердил масштаб бойни двух мировых войн, Холокост, разработка ядерного оружия. Со второй половины ХХ века человечество вступило в эпоху транснациональных политических объединений — новых империй, состоящих из родственных наций. Цивилизационная близость, подчеркивал Кожев, не имеет ничего общего со смутными и неясными «расовыми» идеями. Под «духовным родством наций» Кожев понимал родство языка, единый цивилизационный фундамент, религиозную общность (прежде всего антиклерикализм европейцев), а также общую ментальность, или «духовный климат».

Но вернемся к практической программе того, как возможно обеспечить мир во всем мире, так называемый вечный мир, предложенной Кантом.

<strong>М.Ф. Быкова</strong><strong>.</strong><strong> </strong>Конечно, Кант не был романтиком и понимал, что идея вечного мира — это цель, к которой мы должны стремиться. Он осознавал, что в ближайшем будущем достичь вечного мира нам не удастся, во всяком случае, мира настолько прочного, что он никогда не будет нарушаться военными конфликтами. Однако он полагал, что, если все народы объединятся в своем стремлении к миру, это будет способствовать прогрессу и укреплению сотрудничества между ними, вести к мирному сосуществованию государств и наций.

В чем же состоит суть проекта Канта, или как он предлагал объединить народы, руководствуясь идеей вечного мира? Кантовский проект весьма уникален; он может быть назван проектом <em>федерального</em> сосуществования. Его идея может быть коротко сформулирована как идея мировой федерации, т.е. речь идет о союзе или объединении государств. Однако это требует пояснения, ибо является источником ряда ошибочных интерпретаций. Мы не всегда отдаем себе отчет в том, о какой федерации вел речь Кант. Я позволю себе пояснить кантовскую идею на ряде примеров.

В самом конце XX века развернулась дискуссия о глобальном мире. В чем состоит идея глобального мира? Что это такое? Ответ на данный вопрос можно выразить несколькими фразами: все люди, народы и государства, существующие на Земле взаимосвязаны; все торгуют друг с другом, обмениваются открытиями и идеями. И чтобы не происходило в одной части света, так или иначе влияет на жизнь в другой. Это именно то, что мы сейчас не только наблюдаем, но и переживаем. Ибо сегодня мы живем в период глобальной эпидемии короновирусной инфекции, которая затронула все уголки Земли, поставив на колени самые мощные экономики мира.

Когда в конце XX века мы бурно обсуждали характеристики глобального мира, то говорили о неизбежности его возникновения, что тогда воспринималось как исключительно позитивное явление. Я не буду вдаваться в детали и говорить о негативных последствиях глобализации, которые сейчас стали более очевидными. Ясно одно, что в современных условиях глобализация — это неизбежный и необратимый процесс, и мы должны научиться жить в глобальном мире, но в то же время никоим образом не разрушить или посягнуть на независимость суверенных государств, не уничтожить культурную и национальную специфику отдельных народов и этнических групп. Иными словами, задача состоит в том, чтобы создать условия, необходимые для поддержания и развития суверенитета государств, а также самосознания населяющих их наций и народов, что связано не только с сохранением языковых различий, но также способностью каждой нации сохранить свою собственную культуру, свои ценности, сберечь и приумножить свою уникальность. Собственно, подобная идея лежит в основе проекта федерального построения или федеративного мироустройства, который отстаивал Кант. Он выступал против создания того, что мы сегодня назвали бы мировой республикой, когда все народы мира должны были бы объединиться в единую нацию под эгидой одного государства. Кант считал такой проект принципиально неверным и даже вредным с точки зрения исторического прогресса. Ибо это будет препятствовать развитию всех способностей человека и исторических традиций, накопленных многотысячелетней историей человечества.

Все знакомы с примерами федеративных государств. К ним относятся Российская Федерация, Соединенные Штаты Америки, Германия и многие другие. Но что такое федеративное государство? Это <a target=_blank href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A4%D0%BE%D1%80%D0%BC%D0%B0_%D0%B3%D0%BE%D1%81%D1%83%D0%B4%D0%B0%D1%80%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D0%BD%D0%BE%D0%B3%D0%BE_%D1%83%D1%81%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B9%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%B0"><span style="text-decoration: underline;">форма государственного устройства</span></a> , при которой части государства, именуемые субъектами федерации, являются <a target=_blank href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%93%D0%BE%D1%81%D1%83%D0%B4%D0%B0%D1%80%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE"><span style="text-decoration: underline;">государственными образованиями</span></a> , обладающими <a target=_blank href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%BE"><span style="text-decoration: underline;">юридически</span></a> определенной <a target=_blank href="https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%BE%D0%BB%D0%B8%D1%82%D0%B8%D0%BA%D0%B0"><span style="text-decoration: underline;">политической</span></a> самостоятельностью в рамках федерации. Однако субъекты федерации, хотя и имеют достаточно широкие полномочия во внутренней политике, не обладают государственным суверенитетом. И это принципиальное отличие от федеративного союза, о котором говорит Кант. То, на чем настаивает Кант, является принципиально иным и весьма оригинальным проектом с точки зрения международного права, а также выработки учения об отношениях между государствами. Модель, предложенная Кантом, — это модель международной федерации, или более точно, федеративного союза суверенных государств. Кант подразумевает, что федерация государств будет добровольной, и выражает надежду на то, что она вырастет во что-то более значимое, а именно, во «всеобщее государство наций» (<em>ein</em><em> </em><em>allgemeiner</em><em> </em><em>Volkerstaat</em>) [25, s.313]. Важно подчеркнуть, что, по мысли Канта, ни федерация, ни государство наций не должно быть неким «всемирным государством», где каждое государство утрачивает свою независимость и оказывается в подчиненном положении друг к другу или к некой надстроечной структуре. Кант принципиально выступает против любого несправедливого состояния в отношениях между государствами, против господства в международных отношениях права сильного. Он высказывается за создание равноправного союза народов и настаивает на том, чтобы все члены федерации были суверенными государствами, объединенными в соответствии с общими принципами права. Именно такой союз, считает Кант, приближает человечество к осуществлению идеи вечного мира. Но почему?

Аргумент Канта весьма логичен. Он полагает, что война, а также обеспечение национальной безопасности государства путем военных действий, является неким историческим анахронизмом. Он отрицает, что подлинный мир между государствами может быть достигнут через систему взаимосдерживающих военных мер. Как раз наоборот, для достижения прогресса человечеству нужен стабильный и вечный мир, в котором сама идея войны будет рассматриваться как не приводящая ни к каким положительным результатам, и потому будет восприниматься как иррациональная, бессмысленная и невозможная [6, с. 355–357, 363; 28, s. 343, 345–346]. Более того, Кант утверждает, что растущая зависимость военной мощи от экономической хотя и скрытно, но работает в пользу нравственной задачи достижения вечного мира [6, с. 405–425; 28, S. 360–368]. Политика принесения в жертву развития науки, торговли, а также мирных отраслей экономики с целью поддержания военной мощи, в конечном итоге окажется контрпродуктивной и приведет к обратным результатам [25, s. 313; 6, с. 425; 28, s. 368]. Обращаясь к истории, Кант напоминает, что государства, развитие экономик которых ориентировано на войну, как правило, отстают в своем экономическом развитии, что ведет к их отставанию и в военной сфере. Защитник республиканской формы правления, как более свободной и справедливой, Кант уверен, что государства, которые являются республиканскими, неизбежно станут экономически более сильными. Ибо в них все важные экономические и политические решения будут приниматься не военно-аристократическим классом, который напрямую профитирует от военных действий и вложений в гонку вооружения, а теми широкими слоями населения, которые вынуждены оплачивать все издержки на вооружение и войну.

Однако следует отметить, что Кант вовсе не считает, что федерация должна быть исключительно союзом республик или республиканских государств. В «Метафизике нравов» он описывает федерацию как «постоянный конгресс государств», открытый «<em>всем</em> соседним государствам» («даже самым малым») (курсив мой. — <em>М.Б</em>.) [7, c. 278; 27, s. 350]. Единственным критерием членства в данном союзе является не справедливость внутренних институтов государств, а способность народов земного шара вступать в активные отношения друг с другом. Кант называет федерацию «<em>мирной</em>, хотя еще не дружеской, общностью всех народов земли без исключения, которые могут вступать друг с другом в полезные отношения» [7 c. 279; 27, s. 352]. Подчеркну, что речь идет о «полезных<em>»</em> отношениях, коими являются отношения экономического, и, прежде всего, торгового, сотрудничества. А тот, кто желает торговать, вряд ли будет развязывать военные конфликты и втягиваться в военные действия. Торговля может быть эффективной только в условиях мирного существования, когда отсутствует угроза войны. Поэтому Кант заключает, что люди, нации и народы осознают, что единственный путь к подлинной национальной безопасности состоит в объединении государств в мирный федеративный союз, способный противостоять дальнейшей милитаризации государственных экономик, и тем самым способствовать миру, прогрессу и экономическому процветанию наций — членов данного союза.

Вопрос, насколько верным и реалистичным оказалось предсказание Канта, является весьма трудным и неоднозначным. Мы можем много говорить о крепкой связи милитаризма с капитализмом, что было ярко продемонстрировано за последнее столетие, имея в виду не только опыт двух мировых войн в Европе, но также военных действий в Азии и на Ближнем Востоке. Сегодня, как никогда ранее, становится очевидным, что никакое государство не способно оставаться сверхсильным, базируясь лишь на высокоразвитой военной экономике. Рискну утверждать, что уроки истории продемонстрировали правоту кантовской идеи о необходимости объединения усилий суверенных государств во имя осуществления исторической миссии человечества. И в этом смысле кантовский проект вечного мира, который основывается на федеральном союзе независимых государств, является как никогда актуальным.

Здесь мне хотелось бы акцентировать внимание на одном важном аспекте кантовской концепции федерации суверенных государств, который часто упускается из виду. Как я уже отмечала, Кант разрабатывал свой проект вечного мира как важнейший (практический) элемент учения о праве и государстве. Я не буду вдаваться в детали кантовского учения о праве, которое мастерски исследовано в работах Э.Ю. Соловьева, А.К. Судакова и ряда других отечественных кантоведов [17; 18; 19; 20]. Я остановлюсь лишь на некоторых идеях, имеющих прямое отношение к нашей теме. И прежде всего, это вопрос о правах человека, что для Канта является высшей ценностью. Кант, как известно, был одним из первых мыслителей, кто задался вопросом о правах человека в политической сфере.

Кант определяет право как внешнюю свободу, т.е. свободу, которую мы реализуем по отношению друг к другу в социуме, где мы сосуществуем с другими людьми. По мысли Канта, свобода одного человека никоим образом не должна ограничивать свободу другого. Наоборот, каждый из нас не только должен иметь возможность сполна реализовать собственную свободу, но также должен способствовать полной реализации свободы другого индивида и тем самым содействовать всеобщему прогрессу человечества. В этом смысле право (das Recht) для Канта — это совокупность условий, которые ограничивают произвол одного по отношению к другим посредством объективного общего закона свободы.⁶ Поэтому функция права состоит в том, чтобы регулировать внешнюю форму поведения людей по отношению друг к другу. Центральной для Канта является идея о нравственной обоснованности права [3, 21]. Суть этой идеи в том, что право призвано надежно гарантировать мораль и нравственность в социальной сфере, создавая условия для реализации свободы индивида.

Для Канта человеческая природа ассоциируется прежде всего с разумом. Разум он понимает не столько в смысле нашей способности мыслить и говорить, сколько в аспекте способности человека определять самого себя, свои собственные решения, поступки и действия. Именно в этом состоит идея автономии человека, которая занимает центральное место в кантовской этике. Автономия для него — самая высокая ценность. Здесь важно подчеркнуть, что имеется существенная разница между такими понятиями как «свобода» и «автономия». Например, мы говорим о свободе воли. Каждый человек обладает этой свободой воли. Свобода — это то, что нам дано по природе, это некая данность. Автономия ассоциируется с нашей способностью принимать решения. Это способность определять (детерминировать) самого себя, способность развивать себя, быть активным участником социальных процессов; это свобода, инициированная изнутри, и потому связана с нашим <em>сознательным</em> выбором. Кант считает, что если свобода —это нечто, что нам дано от бога, по природе, то автономия связана с нашими собственными усилиями; то, что каждый из нас должен развивать в самом себе, и что требует наших усилий.

Наша автономия — это наша внутренняя свобода, и она должна не препятствовать, а стимулировать нашу внешнюю свободу. Свобода, как манифестация автономии во мне, одновременно способствует и создает условия для моего сосуществования с другими, а, стало быть, для нашего совместного существования. Однако для реализации свободы нужны соответствующие условия, которые, по мысли Канта, и гарантируются правом. Право выступает внешним условием реализации свободы, способом обеспечения равной для всех свободы. При этом критерием права, согласно Канту, выступает свобода как принцип нравственной автономии. Таким образом, свобода и автономия неразрывно связаны с правом. Действительно, свобода человека для своего осуществления требует равного для всех права, а также гражданского устройства, только в рамках которого и возможна реализация правовых отношений. Если в рамках этики, определяющей внутреннюю свободу индивида, критерием нравственности является соответствие требованиям категорического императива и моральность поведения определяется велениями долга, то принципы внешней свободы определяет право, гарантирующее пространство для свободы выбора индивида, и полагая законы для внешних действий в рамках социума.

Кантовское учение о праве — одно из самых значительных достижений мировой философии. Кант не только показал тесную связь между моралью и правом, но также продемонстрировал специфику правовых норм в их отличии от норм моральных, выделив специфические разновидности права при помощи разделения их на разновидности в зависимости от источника происхождения и способа обеспечения их требований. Кроме того, он уделил особое внимание роли права в международных отношениях, что в наше время не вызывает особого удивления. Сегодня представляется вполне естественным, что отношения между нациями, государствами, народами должны регулироваться правовыми нормами, чтобы избежать несправедливости в отношениях. Однако до Канта системы международного права практически не существовало, и единственным принципом в отношениях между государствами было право сильного. Кант был первым, кто сформулировал идею о необходимости выработки определенных законов и принципов, которые контролировали бы соблюдение прав и обязанностей всех наций и народов, входящих в мировую федерацию, и обеспечивали бы при этом правовой порядок и правовое мироустройство, стимулируя прогрессивное развитие человечества.

Право для Канта является не просто центральным механизмом, регулирующим взаимоотношения между государствами, объединенными в федерацию, но также и гарантией вечного мира. Особое значение здесь принадлежит так называемому «праву всемирного гражданства (Weltbűrgerrecht)», или то, что часто называют космополитическим правом.⁷ Говоря об этом виде права, Кант указывает, что «право всемирного гражданства должно быть ограничено условиями всеобщего <em>гостеприимства</em>» как «<em>право посещения</em>, принадлежащее всем людям, сознающим себя членами общества в силу права общего владения» [5, c. 276; 28, s. 357]. Данная формулировка часто вводит в заблуждение не только не умудренных философским опытом читателей трактата, но и многих исследователей. Во-первых, многих смущает факт, что Кант использует здесь такое понятие, как гостеприимство, которое часто толкуется как проявление филантропии. Конечно, это отнюдь не то, что имеет в виду Кант. Философ предупреждает, что в данном контексте гостеприимство должно быть осмыслено в качестве права [там же], а не акта филантропии или проявления добросердечия. Во-вторых, традиционное (и в большей степени, буквальное) прочтение этого высказывания состоит в том, что речь идет о возможности для людей посещать другие государства без угрозы для собственной безопасности, что и является необходимым миротворческим фактором, ибо это способствует развитию экономических, и прежде всего, торговых отношений. Несомненно, такое толкование вполне созвучно кантовской либеральной идее о том, что международная торговля благоприятствует миру.⁸ Возможность для людей свободно пересекать границы, конечно, обеспечивает предпосылку для международной торговли и экономических взаимоотношений. Однако мне представляется, что, говоря о праве всемирного гражданства, Кант имеет в виду нечто другое, нежели элементарное право пересечения границ, обмена товаром и развертывания международных экономических отношений, или, во всяком случае, замысел Канта этим не ограничивается. Во фрагменте, в котором философ обсуждает данную тему и который принадлежит к третьей окончательной статье договора о вечном мире, Кант объясняет, что «право посещения» — это «принадлежащее всем людям право ..., вытекающее из общего владения земной поверхностью» [5, c. 276; 28, s. 357]. Но о каком общечеловеческом праве ведет речь Кант? В русских переводах пропущенные мною из этой цитаты слова обычно транслируются как «предполагать себя в качестве посетителя». Однако в оригинале используется немецкое выражение «sich zur Gesellschaft anzubieten», что означает представить себя в обществе или выразить готовность быть частью общества, и что, по-видимому, более точно было бы перевести как «предложить самого себя для общения». Иными словами, Кант здесь апеллирует не к праву пересечения границ других государств и развертывания в них торгового бизнеса, а к более универсальному праву войти и быть принятым в новом обществе.⁹ Подразумевается, что это важный процесс узнавания друг друга, установления контактов с представителями других стран и народов для формирования сообщества более широкого, чем национальное. Именно поэтому Кант и называет данное право правом <em>всемирного гражданства</em>. Он намечает путь в направлении глобального сообщества, так называемой «федерации мира» или «мировой республики», некоего наднационального образования, которое бы объединило все народы и государства, при этом не ущемляя их политического, экономического и культурного суверенитета. В этом смысле принадлежащее всем людям «право посещения», о котором ведет речь Кант, должно рассматриваться как необходимое условие для обеспечения взаимовлияния стран, народов и культур, повышения уровня их взаимного узнавания и признания, а, стало быть, снижения уровня взаимного недоверия. Таким образом, основная задача и цель реализации кантовского права всемирного гражданства состоит в обмене знаниями, а торговля и обмен товарами — это лишь одно из наиболее эффективных средств по достижению данного результата.

Таковы, в общих чертах, основные принципы и идеи кантовского проекта о Вечном мире. Его проект очень подробен, и я представила лишь несколько центральных, на мой взгляд, идей, имеющих отношение к сегодняшней дискуссии.

Если мы зададимся целью проанализировать структуру и принципы, лежащие в основе построения и функционирования Европейского Союза, то увидим много кантовских идей. Конечно, Кант вовсе не писал проект Европейского Сообщества. Как я уже подчеркивала, его непосредственной задачей была разработка наброска проекта Всеобщего мира, объяснение того, как возможен прочный мир между государствами. И он выдвигает обыденные для сегодняшнего дня идеи, такие, как необходимость заинтересованности народов и государств, соблюдение обязательств и наличие системы права, регулирующие отношения между членами федерации. Это право создает условия, необходимые для развития свобод не только на уровне отдельных индивидуумов, но наций и государств. Кант подчеркивает важность развития национальных интересов государств и аргументированно демонстрирует, что ни одна нация не может развивать свои собственные интересы, если идет война; не может вступать в экономические взаимоотношения с государствами, если существует конфронтация между странами. Ни одна нация не может быть успешной, с точки зрения прогрессивного развития, если она порабощена или находится в военной конфронтации с другими нациями: все это препятствует развитию как данной конкретной нации, так и прогрессу всего человечества.

Прочный и вечный мир для Канта — надежное основание для развития человеческой цивилизации и мировой федерации государств. Применительно к ситуации Европейского Сообщества мы видим ряд параллелей между развитием и структурой построения ЕС и кантовским проектом Вечного мира.

<strong>Ю.В.</strong><strong> </strong><strong>Синеокая</strong><strong>.</strong> Спасибо большое, Марина!

Мне бы хотелось продолжить наш разговор, обратив ваше внимание на провозвестника идеи «постнигилистической» интеграции Европы конца XIX столетия — Фридриха Ницше. Его размышления о будущем Европы существенно отличаются от проекта Канта. Экономические реалии Ницше практически не занимали. Философ не был увлечен поиском ответа на вопрос о том, как возможно достижение вечного мира между народами. Отношение Ницше к войне как к жизненному событию и как явлению культуры, было амбивалентным. Однако его вклад в проект новой объединенной Европы очевиден. Прежде всего я имею в виду его критику «национальной горячки» и «политического честолюбия», порождающих «приступы националистического одурения» — самого непродуктивного для личностного роста каждого человека аффекта. Идеи Ницше об обустройстве европейского пространства актуальны сегодня, а их рассмотрение в контексте наблюдаемого нами процесса интеграции европейских стран имеет не только академический, но и практический интерес. Вектор критических рассуждений Ницше о Европе и европейцах неизменно направлен в будущее.

Я полагаю, что жизненный эксперимент самого Ницше — это опыт осознания себя гражданином Европы, европейцем-космополитом, человеком, чьим отечеством была вся Европа.

В отличие от Канта, автора логически выверенного и гармонично выстроенного философского трактата «К вечному миру», размышления Ницше о европейском будущем, представленные в виде развернутых афоризмов, рассыпаны по многим его сочинениям. Прежде всего я хотела бы обратить ваше внимание на две книги: «Веселая наука» (1882), и «По ту сторону добра и зла» (1886). В главе «Мы безродные!» из «Веселой науки» Ницше прямо говорит о себе и своем поколении: «Среди нынешних европейцев нет недостатка в таких, которые в праве называть себя безродными в отличительном и почетном смысле этого слова, — к ним пусть и будет недвусмысленно обращена моя тайная мудрость и gaya scienza!» [14, c. 574]¹⁰.

Именно Ницше, значительно раньше своих современников, уловил на исходе XIX столетия фундаментальную траекторию европейской истории: начало перехода от национального политического порядка к глобальному. Именно он предсказал скорое превращение Европы в единый организм.

Отдавая должное силе этнического духа национальных государств, Ницше ратовал за более мощный европейский проект — единую Европу немщения, приветствовал становление общеевропейской культуры.

Болезненное отчуждение народов, порожденное националистическим безумием, которое используют в своих интересах корыстные политики и амбициозные государственные деятели, Ницше именовал «политикой антракта», видя в ней верное свидетельство стремления Европы к объединению. Философ был убежден в катастрофичности политического курса на изоляцию и вражду национальных государств, призывал своих современников культивировать в себе нацеленную на тысячелетия вперед волю к завершению «затяжной комедии маленьких государств Европы», а также ее «династическому и демократическому многоволию».

Более чем за сто лет до начала практических шагов по формированию единого европейского пространства, незадолго до начала мировых войн, Ницше имел мужество говорить соотечественникам о необходимости избавиться от националистической близорукости и антисемитизма, не отказываясь при этом от национального самосознания, придающего конкретность универсальным нормам. В основании ницшевского проекта единой Европы лежали два, не утративших своей значимости и сегодня, события — набирающая обороты секуляризация европейской культуры и рост национализма. Попытка Ницше сформулировать новую идею для Европы стала ответом на нигилизм, заложенный в секуляризме и этноцентризме европейской культуры.

Слова Ницше «Бог мертв» — не атеистическое утверждение, а констатация обесценивания высших ценностей метафизики и христианской религии: Бога, сверхчувственного мира, идеалов и идей, целей и оснований. Упадок веры в идеалы означает, что ментальные структуры, на которых строилось единство Европы в прошлом, утратили свою эффективность. Невозможно просто убрать религиозные ценности из согласованной человеческой культуры без разрушительных последствий. Кризис христианства привел к потере смысла. Ни вера в прогресс человеческого разума, ни наука не могут породить новые глобальные смыслы и ценности; они не могут даже постулировать смысл самих себя. Следствием секуляризации стал взрыв национализма, воплощенный в ХХ столетии в национальных государствах с особой агрессией. Ницшевский проект объединения Европы — проект самокритики классической европейской культуры.

Европа национальных государств, утверждает Ницше, унаследовав христианскую традицию, обрекла себя на вырождение, став жертвой рационализма и эгалитаризма. Определяя эллинскую цивилизацию как носительницу культуры, Ницше видел в европейской культуре пример для мирового устройства. Он считал, что культура и государство антагонистичны по своему существу. Все эпохи культурного взлета были временами политического упадка. Великое в культурном измерении — всегда не политично, более того, антиполитично. Политика же — средство осуществления сознательного управления культурой. Чтобы стать сильнее и успешнее, Европа должна объединиться. Лучшим сценарием будущего Европы было бы, по мнению Ницше, общество, управляемое интеллектуалами, аристократами духа.

Вектор европейского развития второй половины XIX века — распространение торговли, промышленности, туризма, налаживание коммуникаций, неизбежное соприкосновение и взаимодействие различных народов и культур, а также огромный экономический потенциал для объединения Европы, — стали для Ницше неоспоримыми свидетельствами скорого ослабления влияния, а, в конечном счете, и ухода с исторической сцены наций, на смену которым идет «единая смешанная раса европейского человечества». Однако этот процесс виделся Ницше чреватым масштабными кровопролитными конфликтами и временным утверждением новых тиранических режимов. Ницше хлестко обличал «мелочную политику увековечения партикуляризма в Европе», выступал против «национальной чесотки сердца и отравления крови», из-за которых народы в Европе отделены и отгорожены друг от друга, «как карантинами».

Заглядывая в прошлое европейского национализма и размышляя о перспективах Европы, Ницше избегал употребления оценочных понятий, обычно используемых для описания европейской специфики, таких как «цивилизация», «гуманизация», «прогресс». Философ был далек от идеализации процесса «взаимоуподобления европейцев» на пути движения Европы от локального к глобальному. Ницше ясно предвидел, что начавшая воплощаться еще при его жизни фундаментальная тенденция к демократизации и глобализации Европы, порождающая новый сверхнациональный, кочевой, «безродный» вид человека, будет с неизбежностью замедлена с одной стороны, сильными рецидивами «бури и натиска национального чувства», с другой — поднимающейся волной анархизма. Главную опасность глобализации Ницше видел в тенденции к уравниванию людей, порождающей посредственность — поколения недалеких, благонадежных, полезных, трудолюбивых и пригодных для разнообразных целей работников, называемых Ницше «стадным животным “человек”». Такой человеческий тип провоцирует самой своей природой появление диктаторов, обладающих опаснейшими и обаятельнейшими качествами «исключительных людей». Искусно жонглируя масками, лидеры умело манипулируют мнением большинства в угоду своему эго. «Я хочу сказать, — прямо заявляет Ницше, — что демократизация Европы есть вместе с тем невольное мероприятие для выращивания тиранов — если понимать это слово во всевозможных смыслах, и также в смысле духовном» [15, c. 171].

Какова же альтернатива? Есть ли выход? Ницше честен со своими читателями, поэтому никогда не претендует на то, что у него готов рецепт для всех на все времена. Свою задачу философа он видит в предупреждении об опасности. Ницше не скрывает, что процесс становления Единой Европы суров, что придумывать утешение перед лицом грядущих катастроф — обреченный на провал трюк. И все же Ницше с упованием смотрит на послезавтрашний день. Рост свободы и отсутствие влияния предрассудков на воспитание — залог появления более высокого типа людей, именуемого Ницше «создателями ценностей», «свободными духом», или «добрыми европейцами».

Европеизация — это побуждение к глубинному опыту свободы человеческого общества без попытки зафиксировать заранее точную культурную, религиозную, классовую или национальную идентичность. Приведу объемную цитату из «Веселой науки»: «Мы, дети будущего, как <em>смогли бы</em> мы быть дома в этом настоящем! Мы неблагосклонны ко всем идеалам, с которыми можно чувствовать себя уютно даже в это ломкое, изломанное переходное время; что же до их реальностей, мы не верим в их <em>долговечность…</em> Мы, безродные, ничего не «консервируем», мы не стремимся также обратно в прошлое, мы нисколько не «либеральны», мы не работаем на «прогресс», нам вовсе не нужно затыкать уши от базарных сирен будущего, то, о чем они поют: «равные права», «свободное общество», «нет больше господ и нет рабов», не манит нас! — мы просто считаем нежелательным, чтобы на земле было основано царство справедливости и единодушия (ибо оно при всех обстоятельствах стало бы царством глубочайшей посредственности и китайщины)… мы должны чувствовать себя как на иголках в век, который горазд бахвалиться тем, что он самый человечный, самый кроткий, самый правовой из всех бывших до сих пор под солнцем. Достаточно скверно, что как раз при этих прекрасных словах возникают у нас тем более безобразные задние мысли! Что мы видим в них лишь выражение — и маскарад — глубокого расслабления, утомления, старости, скудеющей силы!... Мы, безродные, мы, как «новейшие люди», слишком многогранны и разнородны по своей расе и происхождению и, следовательно, не слишком подвержены искушению участвовать в изолгавшемся расовом самопреклонении и блуде… Мы, одним словом, — и пусть это будет нашим честным словом! — <em>добрые европейцы, </em>наследники Европы, богатые, перегруженные, но и обремененные чрезмерным долгом наследники тысячелетий европейского духа: как таковые мы вышли из-под опеки и христианства и чужды ему, именно потому, что мы выросли <em>из</em> него и что наши предки были самыми беспощадно честными христианами христианства, жертвовавшими во имя веры имуществом и кровью, сословием и отечеством. Мы — делаем то же. Но во имя чего? Во имя нашего неверия? Во имя всякого неверия? Нет, вам это лучше известно, друзья мои! Скрытое <em>да</em> в вас сильнее, чем любые <em>нет</em> и <em>может быть</em>, которыми вы больны вместе с вашим веком; и когда вам придется пуститься по морям, вы, невозвращенцы, то и вас вынудит к этому — <em>вера</em>!» [14, c. 577].

Образ «доброго европейца», индифферентного к переизбытку чувств патриотов, связан у Ницше с тезисом о воспитании личности опытом творческой экзистенциальной свободы. Европеец будущего, убежден Ницше, способен превозмочь атавистические припадки «уязвленного» патриотизма. В главе «Народы и отечества» из сочинения «По ту сторону добра и зла» Ницше приводит якобы случайно услышанный им диалог двух патриотов. В центре разговора образ государственного мужа, построившего пышущее могуществам государство — новую вавилонскую башню. Этот харизматичный политик сумел сподвигнуть свой народ на «великую политику», т.е. сумел разжечь в нем вожделения и страсти, представив желание тех, кто хотел бы остаться в стороне от всей этой пустотной и шумной задиристости — позорным. Потом он обвинил в измене тех, кому нравится иноземное. А потом вывернул наизнанку совесть, сузил ум и… сделал вкус «национальным». Как, восклицает один из патриотов, — разве государственный муж, который бы наворотил такое, что его народ принужден был бы искупать в течение всего своего будущего, — разве такой государственный муж был бы <em>великим</em>!? Конечно же да, — отвечает ему с жаром другой старый патриот, — ведь иначе он просто не смог бы<em> </em>всего<em> </em>этого сделать… Есть ли грань между тем, что зовется великим, и безумием? — лукаво спрашивает нас Ницше.

Ницшеанская концепция большой политики — это его проект выстраивания единой Европы. Проевропейцы — люди, живущие и в современной Ницше Европе, и в нынешней Европе начала XXI столетия. Очевидно, что европейский проект Ницше расходится с проектом Просвещения, проектом Канта, положенным в основу продолжающегося на наших глазах процесса формирования Единой Европы. Несмотря на то, что Ницше сам был дитя Просвещения в той степени, в которой верил в прогрессивное развитие человечества вне лона религии и моральных ценностей христианства, он не разделял просвещенческое преклонение перед разумом, полагая, что человеку следует больше прислушиваться к своим чувствам, чем полагаться на логические умозаключения, и отвергал идею всеобщего равенства людей.

Что предлагает нам Ницше? Ницшевский проект Европы будущего представляет собой индивидуальную работу самосозидания. Он пишет о том, что единственно достойная возможность сохранения личности, самосовершенствования и восхождения к самому себе гарантирована только тогда, когда люди не раздираемы враждой, завистью, злобой национализма.

<strong>М.Ф.</strong><strong> </strong><strong>Быкова.</strong><strong> </strong>Я хотела бы тут кое-что добавить и высказать еще некоторые соображения. Во-первых, относительно Канта. Что касается Канта, то он следует Гоббсу, считая, что в действительности естественное состояние человека и человеческого сообщества — это война. Речь идет о том, что в человеке превалирует животная природа, и эта дикая природа так или иначе связана с конфликтами, агрессией и военным противостоянием. В этом смысле, несомненно, стремление к Вечному миру является прогрессивным движением. И это прогрессивное движение связано с цивилизационным, или более точно, культивированным, развитием. Это движение от чисто природного, естественного состояния человека к его уже социально культивированному (окультуренному) и осмысленному существованию. Достижение Вечного мира — отнюдь не автоматический процесс. Данное состояние, так или иначе, связано с нашим сознательным выбором. И этот выбор есть ничто иное как реализация нашей автономии, не просто свободы, которой мы наделены по природе, а автономии, связанной с нашей человеческой способностью к целеполаганию, а также с нашим умением самостоятельно (и сознательно) вырабатывать нравственные принципы собственного поведения и следовать им в своих действиях.

Второе соображение относительно Канта. Не следует забывать, что Кант жил в конце XVIII века и не был знаком с восточными философскими изысканиями или источниками. И хотя он был очень образованным и начитанным человеком, прекрасно ориентирующимся не только в гуманитарном знании, но также и в естественных науках, включая естественную историю и астрономию, по существу, когда он говорил о Вечном мире на Земле, имея в виду Землю в планетарном, космическом масштабе он, прежде всего, фокусировался на Европе. Кант не задавался вопросом о развитии латиноамериканских или азиатских стран. В каком-то смысле у него было узкое видение мира, поскольку он был человеком своей эпохи и своего времени. В этом смысле у него было европейское мировоззрение, и в своем трактате «К вечному миру» он предлагает европейский космополитический проект вечного мира.

Что касается Ницше, то у меня тоже есть ряд коротких добавлений, или скорее, реплик. Ницше, действительно, использует выражение «единая Европа», но, как мне представляется, речь у него идет не о Европейском Союзе, а скорее о таком объединении, которое позволило бы каким-то образом преодолеть то, что традиционно именуется пронационалистическим сознанием. Для Ницше единая Европа, хотя и является интернациональной, но ассоциируется с узостью пронационалистического сознания. Поэтому в термин «единая Европа» он, скорее, вкладывает негативные коннотации. Это нечто, что нужно преодолеть, вырваться за пределы оного. Но тут есть интересная деталь. Ницше, как мы знаем, немец, и стало быть, выходец из немецкой культуры. При этом он весьма негативно настроен против немцев и немецкой культуры. Он критикует практически все немецкое. Он признает только двух немецких интеллектуалов. Один из них — Иоганн Вольфганг фон Гёте (1749–1832). Ницше превозносил Гёте, считал его не просто талантливым писателем и крупнейшим мыслителем, а, что называется, последним из могикан, в буквальном смысле слова. Он полагал, что Гёте — носитель всего самого лучшего и возвышенного в немецкой культуре. Второй немецкий интеллектуал, которого Ницше выделял из всех других и по-настоящему высоко ценил, был Артур Шопенгауэр (1788– 1860). Как известно, Ницше даже посвятил Шопенгауэру специальное сочинение, которое известно под названием «Шопенгауэр как воспитатель» (1874) [23, s. 428–435]. Это третье сочинение в серии культурологических эссе, объединенных общим названием «Несвоевременные размышления».¹¹ Ницше восхищается Шопенгауэром; он считает, что пессимистическая философия воли его непосредственного предшественника очень реалистично изображает ситуацию в нынешнем мире. Всех других немецких мыслителей Ницше считает пустословами и, как бы порывая со своей национальной традицией, обращается к французам. Но если мы рассмотрим данную ситуацию в философско-историческом контексте, то становится очевидным, чт<em>о</em> именно не устраивает Ницше в современном ему немецком мышлении и культуре.

Достаточно вспомнить, что речь идет о Германии конца XIX века. Это период засилья спекулятивного абстрактного мышления, которое ассоциируется с немецким идеализмом. Это период расцвета философских теорий Фихте, Шеллинга и Гегеля, каждый из которых по-своему откликается на проблемы критической философии Канта¹². Как известно, спекулятивная философия, хотя и не была чисто рационалистической, но, несомненно, отстаивала идеалы разума и рациональности. Ницше на дух не переносит немецкий идеализм, к коему причисляет и самого Канта, который, не являясь формально представителем этого философского течения, не только формирует его основы, но и определяет направление его развития. Ницше критичен к идеалистам не за их идеализм, а, как он сам замечает, за их «упрямый рационализм». Что здесь имеется в виду? Это недоверие и даже игнорирование эмоций, чувств [23, s. 428– 437]. Здесь достаточно вспомнить Канта и его моральную философию, чтобы понять, о чем идет речь. Как известно, Кант полагал, что желания, чувства и эмоции человека являются весьма изменчивыми, и потому не могут служить основанием ни нравственного поведения, ни самой моральной философии. Моральная философия должна покоиться на твердом рациональном фундаменте, и все нравственные принципы должны быть продуктом разума, а не чувственного побуждения. Вся немецкая идеалистическая мысль есть в определенном смысле продолжение данной традиции, превозносящей разум над чувствами и толкующей разум в качестве единственного надежного средства постижения того, что есть, т.е. реальности как таковой.

Почему Ницше так восхваляет Шопенгауэра? Почему он так превозносит французскую мысль? Потому что считает, что их объединяет интерес к чувственности, к эмоциям.

<strong>Ю.В.</strong><strong> </strong><strong>Синеокая</strong><strong>.</strong><strong> </strong>К инстинкту.

<strong>М.Ф.</strong><strong> </strong><strong>Быкова</strong><strong>.</strong> Да, к инстинкту в том числе. Он считает, что это самое интимное, внутреннее, что и является собственно человеческим. Одно из центральных понятий Ницше — то, что обычно по-русски передается словом «сверхчеловек» (Ȕbermensch), хотя мне кажется, что это не совсем удачный перевод термина с немецкого языка, поскольку речь идет не о некоем «сверхсуществе», а о человеке, способном превзойти обычные человеческие слабости, чисто человеческие характеристики и качества и добиться власти над самим собой, научиться контролировать собственные аффекты и слабости. Так вот, ведя речь об Ȕbermensch, Ницше имеет в виду индивидуума, который может жить в соответствии со своими природными, внутренними инстинктами и чувственными побуждениями. Они природные не в смысле дикие или неокультуренные, а в смысле данные по природе, мотивирующие изнутри. Для Ницше это, прежде всего, сила воли. Сила воли есть некий инстинкт, внутренняя мотивирующая сила, которая является определяющей в выборе цели, средств для ее достижения и т.д. Некое внутреннее целеполагание, что, собственно, и позволяет формировать собственные ценности не гетерономно, а автономно, изнутри самого себя.

Мне кажется, что интерес Ницше к французам и французской культуре во многом связан с его протестом против немецкого идеала разума и не доверительного отношения к чувствам и эмоциям.

<strong>Ю.В </strong><strong>Синеокая.</strong> Да, но в числе настоящих европейцев Ницше называет не только Гете и Шопенгауэра, но еще и Вагнера, хоть и с рядом оговорок, ведь под конец жизни Вагнера они смертельно поссорились именно из-за растущего национализма композитора.

<strong>М.Ф.</strong><strong> </strong><strong>Быкова</strong><strong>.</strong> Да, с Рихардом Вагнером (1813–1883) у Ницше были сложные отношения. И прекрасным доказательством того является одна из последних работ Ницше, «Казус Вагнер» (1888), в которой Ницше называет Вагнера одной из своих «болезней». Что имеется в виду? Это система ценностей Вагнера, которые сам Ницше весьма недавно разделял. Однако, несмотря на серьезную критику Вагнера в данной работе, Ницше с уважением отзывается о нем как глубоком композиторе, культурологе, творческом гении, знатоке искусств и мыслителе.

Гёте, Шопенгауэр и Вагнер — что объединяет этих троих европейцев? Интересно, что Ницше восторгается ими не как представителями немецкой культуры, а превозносит как европейцев, как носителей европейских ценностей. Все трое — люди культуры, и в определенном смысле, искусства. Все они гуманисты, хотя понимают гуманизм по-разному. То, что их всех объединяет — это интерес и опора на чувственность. Мне представляется, что они привлекают Ницше именно как гуманисты чувств, что сразу же выводит их за пределы рационального дискурса немецкой философии и интеллектуальной традиции XIX века.

<strong>Синеокая Ю.В.</strong> Верно, но в ряду европейцев — глубоких умов ХIХ века, родственных друг другу по европейскому духу, Ницше называет не только Гёте, Шопенгауэра, Вагнера, а также Бетховена, Гейне и Стендаля, но еще и Наполеона. Для Ницше всех их объединяет стремление подготовить новый синтез, создать единое пространство Европы. Ницше уверен, что все они были патриотами — сынами своих отечеств лишь в минуты душевной слабости, дряхлости, когда отдыхали от самих себя. Все они для Ницше люди искусства, представители мощной и смелой породы высших людей, чужаки из будущего в своем столетии — столетии масс.

<strong>М.Ф.</strong> <strong>Быкова</strong><strong>.</strong><strong> </strong>Насколько я понимаю, с Наполеоном Ницше связывает его идея сверхчеловека, а также концепция воли к власти, которая является внутренним стимулом развития сильного человека и сильного характера. У Ницше целая галерея героев, в числе которых Наполеону принадлежит особое место.

<strong>Ю.В.</strong><strong> </strong><strong>Синеокая</strong><strong>.</strong> Ты права, Наполеон очень притягательная фигура для Ницше, но все же он не называет Наполеона сверхчеловеком. Сверхчеловек —тот, кто обрел власть над самим собой, своим эго, чья воля может управлять негативными аффектами. Ницше не устает повторять, что сверхчеловека на земле никогда не было. Сверхчеловек — не сильная личность, не пассионарий с бьющей через край волей, сметающей все на своем пути к власти над миром, а вектор, принцип, идеал преодоления рессентиментных чувств: зависти, злобы, ненависти, нетерпимости. Наполеон зачислен Ницше только лишь в сонм «высших людей».

Упоминание о Наполеоне навело меня на новый сюжет.

Примечательно, что идея Единой Европы, зародившись в умах французов, для Ницше остается напрямую связанной именно с французской культурой. В главе «Народы и отечества» из книги «По ту сторону добра и зла», Ницше пишет о «Франции вкуса» как сосредоточии самой возвышенной и рафинированной духовной культуры Европы. Ницше выделяет три присущих французской культуре отличия, которые позволяют ему говорить о культурном превосходстве французов над остальной Европой, и отдать Франции главную роль в процессе объединения европейцев. Во-первых, он отмечает умение элегантно, эстетически безупречно выражать страсть, а также, вытекающую из присущего французам уважения к меньшинству, камерность эстетизма. Иными словами, Ницше говорит о феномене, получившим название «искусство для искусства». Во-вторых, психологизм. В любом проявлении французского искусства присутствует психологическая интрига или интересное психологическое наблюдение. Культура Франции породила психологическую изобретательность и любознательность ко всему, что касается страстей души. В-третьих, широта французской души, склонной к синтезу разнородных начал, которая не позволяет французам довольствоваться патриотизмом, то, что Ницше емко именует умением французов «любить в Севере Юг, а в Юге Север».

Та же самая интуиция высказана, но на свой лад, и у Кожева. Обосновывая идею лидирующей роли Франции в Латинской империи (прототипе Европейского Союза), он упоминает о присущем французам искусстве праздности, которое служит источником искусства вообще. Восхищается присущем французам чувстве гармонии, создающем аристократическую «сладкую жизнь» (или «смакование удовольствий»), не имеющим отношения к материальному благополучию. Главный аргумент — умение французов посвятить себя совершенствованию досуга. (Мысль о том, что основная движущая сила прогресса заключена в желании обеспечить максимальный досуг человека, идущая от Аристотеля и Маркса, выдает в Кожеве не только гегельянца, но и марксиста.)

<strong>М.Ф.</strong><strong> </strong><strong>Быкова</strong>. Кант, в отличие от Ницше, не делится своими интуициями. Его философский трактат «К вечному миру» — некое руководство к действию. Он излагает план, реализация которого должна, по его мысли, привести к установлению миропорядка, не располагающего к войне. Это скорее инструкция к действию.

<strong>Ю.В.</strong><strong> </strong><strong>Синеокая</strong><strong>.</strong> Да, у Ницше инструкции к действию найти нельзя, это не его амплуа, а вот в аналитической записке генералу Де Голлю Александр Кожев, объясняя свою идею-идеал Латинской империи, как раз излагает практический сценарий интеграции Европы, многие положения которого уже реализованы Евросоюзом.<strong> </strong>

<strong>М.Ф. </strong><strong>Быкова</strong><strong>.</strong> Я думаю, что с Кожевым несколько иная история. Пик его творчества совпадает с периодом окончания Второй мировой войны. Европа 1945 года, человечество переживает экзистенциальную катастрофу; экзистенциализм как интеллектулаьное направление на подъеме. Люди вновь задумываются о сути бытия и смысле жизни, но теперь они понимают, что как самое бытие, так и его смысл связаны не только с личностным существованием, но также и, может быть, в еще большей степени, с прекращением войны и установлением мира. При этом речь идет не только и не столько о достижении мирного соглашения, сколько о сохранении и укреплении тогда еще зыбкого мира. Иными словами, Вечный мир прекращает быть чисто теоретическим вопросом и становится самой актуальной проблемой, связанной с выживанием человечества.

Важно иметь в виду, что каждая философская идея, в той или иной степени есть реакция на потребности времени. В данном случае речь идет о социально-политическом контексте, который не просто способствовал, а диктовал необходимость поиска решения насущных проблем человечества. Все мыслители, которые являются сегодня предметом нашего обсуждения (Кант, Ницше, Кожев), выдвигали свои проекты Вечного мира и единой Европы в ответ на вызов времени. Разница в замысле проектов и в их деталях так или иначе связана с историческим периодом и конкретной жизненной ситуацией, в которой находили себя мыслители. Например, Канту, жившему в конце XVIII века в столице Пруссии, Кенигсберге, в каком-то смысле повезло. Если мы вспомним историю, то после внезапной победы над австрийской армией в 1762 году, положившей конец семилетней войне,¹³ Пруссии удалось установить статус-кво на континенте. Авторитет и ведущая роль Пруссии среди германских государств еще более выросли, что и определило создание страны на уровне Великого европейского государства. Конечно, у короля Пруссии, Фридриха II, было немало сверхдержавных амбиций, но конец его правления в основном ассоциируется с миром и процветанием государства. Хотя написание трактата «К вечному миру», как я уже отмечала, было вызвано переживаниями последствий войны, сам опыт войны не был для Канта чем-то непосредственным и нахождение путей мирного сосуществования не выступало в качестве безотлагательной задачи. Это, в принципе, выражается в самом тоне работы, весьма сдержанном, спокойном, в каком-то смысле даже назидательном. Это не столько ответ на непосредственные проблемы сегодняшнего дня, сколько некое завещание на будущее.

Проект единой Европы Ницше носит кардинально иной характер. Как известно, Ницше непосредственно испытал ужасы войны, когда служил санитаром в полевом госпитале во время Франко-прусской войны 1870–1871 годов, что очень подорвало его здоровье и оказало сильное моральное и психическое воздействие. Он вдруг увидел воочию, что происходит в мире. До этого Ницше не знал ничего другого, кроме академической среды: опыт студенчества в университетах Бонна и Лейпцига, а затем блистательная карьера молодого профессора в Базельском университете в Швейцарии. И вдруг он оказывается в полевом госпитале, где ему приходится ухаживать за ранеными, и где он воочию сталкивается с человеческими страданиями. Как он писал в своем дневнике, это был для него момент прозрения. Он попал в перипетию исторических событий, вызванных пронационалистическими действиями правящих верхов Пруссии и Франции (О. Бисмарка и Наполеона III), и его естественная человеческая реакция на все увиденное — это желание не только прекратить ужасное побоище, но и предотвратить подобные кровопролития от повторения. Отсюда и идея о том, что для прогрессивного развития Европы необходимо отказаться от националистических амбиций отдельных государств и народов, когда каждое государство и каждая нация замыкаются на себе и собственных интересах, игнорируя интересы мира и человечества в целом. В этом смысле ницшеанский проект единой Европы можно рассматривать как непосредственную реакцию философа на Франко-прусскую войну и связанные с ней личные переживания.

<strong>Ю.В.</strong><strong> </strong><strong>Синеокая</strong><strong>.</strong> Да, я согласна, у Ницше поводом для размышлений о будущем Европы стала франко-прусская война, а причиной — его талант визионера, дар предчувствовать будущее. Недаром Ницше называют сейсмографом смены европейских культурных парадигм.

Для Кожева же поводом к созданию проекта Латинской империи послужила не только вторая мировая война. Думаю, сказался и травматический опыт переживания социалистической революции в России, и иммиграция, и адаптация к жизни в Германии и Франции. Он сам так определяет цель своего проекта — обезопасить Европу от возможности третьей мировой войны. Главную угрозу, с одной стороны, он видит (напомню, это 1945 год) в возможном конфликте между СССР («славянско-советская империя») и жителями англосаксонских стран («англо-американская империя»), с другой — в возможном реванше побежденной Германии. По его мнению, Германия проиграла войну именно потому, что хотела ее выиграть, будучи национальным государством. Главный тезис Кожева — в ХХ веке национальное государство утратило свою политическую жизнеспособность. Пришло время интернациональных объединений родственных наций. И тут мы видим главное отличие концепций Канта и Кожева: Кант полагал, что политически жизнеспособно только объединенное человечество.

<strong>М.Ф. </strong><strong>Быкова</strong><strong>.</strong> Позволю себе не согласиться с такой интерпретацией Канта. Как я пыталась показать в начале нашей сегодняшней беседы, кантовский проект международной федерации государств вовсе не сводится к идее объединенного человечества. Да, действительно, Кант высказывает ряд идей, созвучных с проектом мирного союза планетарного масштаба. Хотя подобный союз является для него скорее идеалом, нежели непосредственно достижимой целью. Кроме того, он использует такие понятия как «всеобщее государство человечества» или «единое универсальное сообщество» и т.д. (AA 8: 349n, 360). Однако следует иметь в виду, в каком именно контексте употребляются данные понятия. А контекст этот так или иначе связан с конкретной темой, а именно с наличием всеобщих прав человека, которые едины для всех живущих на Земле и которые никто и ни при каких условиях не может и не должен попирать. Кстати, Кант (наряду с Локком) был одним из тех, кто стоял у истоков современной теории прав человека, разработав философские принципы для ее обоснования (такие как идеалы равенства и моральной автономии человеческого разума). Что же касается непосредственно кантовского проекта федерации государств, то речь идет не о мировом союзе, а о более локальном или региональном объединении политически подобных государств (республик). Только значительно позже пример данного объединения должен стать столь привлекательным, что другие государства решат добровольно присоединиться к данному международному союзу, который, хотя и в отдаленной перспективе, может потенциально перерасти в глобальный союз наций.

<strong>Ю.В.</strong><strong> </strong><strong>Синеокая</strong>. Нам пора заканчивать первую часть нашей беседы и переходить к репликам и вопросам наших слушателей, пожалуйста.

<strong>Вопрос из зала</strong><strong>. </strong>У меня реплика и вопрос. Идея общего мира восходит еще к библейским временам. Здесь можно упомянуть и китайскую идею срединного государства, и аналогичные идеи в других цивилизациях. Если обратиться к более современным идеологиям — национал-социализму, коммунизму, большевизму, империализму — это опять же стремление всех объединить под какую-то идею, идеологию. Но захотят ли все подчиняться одной идеологии? Есть такой исторический анекдот, что сын Чан Кайши Цзян Цзинго был в Советском Союзе и встречался с Бухариным, Зиновьевым, со многими большевиками. Он много их слушал, и, вернувшись на родину, сказал, что большевики хотят поработить весь мир, в том числе и Китай. Удивительно, насколько точно он понял суть политики большевиков, революционная трескотня его с толку не сбила. У меня вопрос: как люди будут воспринимать тех, кто хочет их, в кавычках, облагородить, цивилизовать, подавить, покорить, объединить в общем. Спасибо.

<strong>М.Ф.</strong><strong> </strong><strong>Быкова</strong><strong>.</strong> Я могу начать, Юля потом продолжит. Я с вами согласна, несомненно, античная модель единого мира, Европы, другие модели объединений существовали ранее и существуют в различных культурах. Но античная модель объединения предполагает не подавление, не то, что кто-то пытается кого-то покорить, обязать и т.п., а это добровольное объединение. В этом как раз принцип объединения и состоит. Объединение должно быть на добровольных началах.

<strong>Реплика из зала</strong><strong>. </strong><strong> </strong>В идеале — да, но фактически нет.

<strong>М.Ф.</strong><strong> </strong><strong>Быкова</strong><strong>. </strong><strong> </strong>Ну, это тоже не совсем верно, потому что, например, если мы говорим о европейском сообществе, истоки его лежат в 1952 году. Европейское сообщество началось еще до экономического объединения, и оно началось с Европейского объединения угля и стали. Собственно, это означало объединение корпораций между собой. Почему они объединились? Потому что им надо было торговать со всем миром. Им надо было противостоять натиску мира. И они объединились, стали обмениваться собственной продукцией и одновременно выходить на мировой рынок, уже как субъект экономической силы, и общаться со всем миром. Потом это получило развитие. В 1957 году возник Европейский экономический союз, ЕЭС. Европейский экономический союз вырос из Европейского объединения угля и стали. А Европейский союз возник в 1993 году. Изначально это было добровольное объединение. Вероятно, Вы имеете в виду, что потом возникает ситуация, когда страны не просто присоединяют, а создаются условия, при которых они вынуждены объединяться, иначе просто они не могут выжить. Отчасти это так, а отчасти не так. Я не хочу сейчас затрагивать тему Украины, мы имеем свое мнение относительно Украины, я имею в виду мы, россияне. Но существовало и существует стремление восточно-европейских государств, скажем Болгарии, Чехии, Словакии и других, вступить в Европейский Союз. Почему? Потому что они себя чувствуют весьма слабыми вне этого Союза. Союз позволяет им противостоять всему миру, они уже члены этого Союза, это им придает весомость. Они, конечно, получают выгоду от вступления в этот Союз. Хотя, я Вам могу откровенно сказать, я вообще очень много времени провожу в Германии, прекрасно знаю, что происходит в Европе, как с точки зрения Германии, так и с точки зрения других стран. Существуют различные интерпретации. Я также знаю, что происходит в Европейском Союзе не понаслышке. Например, есть такие страны как, например, Словения. Она присоединилась к Европейскому Союзу, и тут же многие предприятия там были закрыты. Потому что в Европейском Союзе центральной силой являются Германия и Франция, они дирижируют всем этим оркестром. Естественно, они распределяют экономические роли между государствами, чтобы не создавать ненужной конкуренции внутри Союза. Какие-то государства занимаются выпуском стали и сплавов, а какие-то, скажем, продают сахар. Им вовсе не нужно, чтобы во всех государствах дублировалось производство, иначе это создает уже другие проблемы и трудности, которым надо противостоять. Но я бы не стала говорить, что нынешний Европейский Союз, а также и Организация Объединенных Наций, у которой структура такая же, как мы говорим сегодня, что это насильственным образом созданный союз. Если же Вы имеете в виду Советский Союз, то это несколько другая организация и объединение было создано на совершенно других основаниях.

<strong>Ю.В.</strong><strong> </strong><strong>Синеокая</strong><strong>. </strong>Действительно, проблема объединения и функционирования объединенных государств очень сложная. Мы видим, что панацеи, идеального решения, нет. В тот момент, когда создавался Европейский Союз, шел распад СССР. Эти два разнонаправленных процесса практически совпали по времени: СССР перестал существовать в 1991-м, а фактическое объединение европейских государств стартовало в 1992 году. Очевидно, что Ваши вопросы и подозрения применимы и в случае создания Союза Европейского, и в случае дезинтеграци Союза Советских Социалистических Республик. Проблемное поле тут не исчерпывается экономической и политической составляющими. Формирование ЕС, сопровождающееся поиском смыслового основания для объединения стран с различными культурными и национальными традициями, интеграцией ценностей, общих для европейских государств, — это вехи формирования новой единой европейской идентичности, отличной от идентичностей отдельных национальных государств. В этом Европа испытывает огромные трудности. Интеграция иммигрантов, проблемы выхода Великобритании из ЕС, основания для принятия новых членов в Европейский Союз и т.п.

Мир будет продолжать перестраиваться, перекраиваться, складываться в разные мозаики каждый раз в соответствии с какой-то определенной целью. Когда цель объединения будет реализована или сменена новой целью, смысл в существовании того или иного содружества будет уходить.

Никто не станет спорить с тем, что Европейский Союз был создан ненасильственно. Причина его создания состояла в очевидном факте: большинство европейцев было согласно в том, что любая национальная идея, направленная на изоляцию страны, обречена на самодискредитацию, следовать ей — приближаться к войне, к катастрофе. Чтобы избежать самоистребления, народам нужно найти новые ценностные основания для мирного воссоединения, выстроить новый миф, который объединил бы разные национальные архаичные мифы или же был бы мифом наднациональным, надархетипичным. Ведь Европейский Союз — это не только европейские нации, но и мусульманский мир, иммигранты, которые должны обрести опору в Европе, вписаться в новый европейский архетип. Возможно ли это, точнее, как это возможно? Вопрос до сих пор остается открытым: может ли гражданская идентичность заменить идентичность национальную? Каково идеологическое основание для сплоченности народов в Европе? Насколько объединяющий миф необходим вообще? В любом случае, все союзы создаются, в лучшем случае, на века, — о вечности речи нет.

<strong>Реплика из зала</strong><strong>.</strong><strong> </strong>Все что говорилось, имеет отношение только к Европе. Внутри Европы есть цивилизационный слой, который существует очень давно, во всяком случае, со средних веков. А национализмы внутри этого слоя, союзы формировались ради войн или в ходе войн. Европейцы объединилась благодаря тому, что прошли и через две мировые войны, и через холодную войну. Здесь прозвучали рассуждения чисто философские, которые мне были ужасно интересны. Особенно важны сегодня Ницше и Кожев. Существуют разные взгляды на то, как должен быть объединен мир. И эта проблема нерешаема. Очевидно в объединении Европы есть добровольность, о которой Вы говорили, а, с другой стороны, этот процесс обусловлен прошлыми войнами. Было очень интересно. Спасибо.

<strong>Ю.В.</strong><strong> </strong><strong>Синеокая</strong><strong>.</strong> Спасибо Вам.

<strong>М.Ф.</strong><strong> </strong><strong>Быкова</strong><strong>.</strong> Это абсолютно правильно, и я с вами согласна. Но цель нашей беседы состояла в том, чтобы посмотреть на процесс объединения Европы в историко-философской перспективе: какие идеи были высказаны, какие идеи подготовили атмосферу объединения. Мы идентифицировали здесь ряд узловых идейных пунктов и назвали имена мыслителей.

Но, возвращаясь к предыдущему вопросу, есть очень интересная вещь. Сейчас в Европе идут весьма жаркие дебаты относительно двух тем. Одна — это тема европейского гражданства. Другая тема — это европейская конституция. По этому поводу часто высказывается философ Юрген Хабермас. Если мы следуем модели Канта, то Кант как раз говорит о том, что государства не должны быть объединены по принципу республики. Каждая нация, добровольно вступающая в эту федерацию, должна иметь возможность поддерживать независимость и экономическую, и политическую, и культурную. Это Кантовское понимание ситуации. Но, если мы зададимся вопросом, что такое европейское гражданство, если европейцы будут стремиться к тому, чтобы создать хотя бы концепцию европейского гражданства и написать европейскую конституцию, тогда возникает вопрос, можно ли в ситуации наличия европейского гражданства говорить о культурной, политической, гражданской независимости и т.д. каждого из государств? Кажется, это противоречит идеям независимости. То же самое с европейской конституцией. По этому поводу совсем недавно высказался Хабермас. По его мнению, проблема Евросоюза в том, что как только мы пристально вглядываемся в происходящее в Европейском Союзе, мы понимаем, что все социальные программы и все конституционные принципы существуют только на национальном уровне и не существуют на европейском. Поэтому Хабермас считает, что европейская конституция, которая должна защищать права и формулировать обязанности Союза и национальных государств по отношению друг к другу, должна послужить тем основанием, на котором могут строиться национальные политики, национальные экономики, национальные социальные программы и т.д. Конечно, этого не существует. Тут очень жаркие дебаты идут. Насколько реализуема сама идея? Что означает написать европейскую конституцию? Для кого она пишется? Европейская конституция должна писаться для союза граждан, и эти граждане должны быть европейцами. Кто такие европейцы? Это кто? Это что, конгломерат немцев с французами? Или это и британцы, которые проголосовали за Брекзит? Или еще приплюсовать восточную Европу, которая не понимает пока своего места в Европейском Союзе? Сами исходные принципы непонятны, насколько это реализуемо. Это говорит о том, что пока не существует четкой модели. Более того, Хабермас говорит, что то, что мы видим сегодня в Европейском Союзе, не соответствует тому, что предлагал Кант.

<strong>Реплика из зала</strong><strong>.</strong><strong> </strong>А почему Кант идеал? Ведь совсем не факт, что он говорил верные вещи.

<strong>М.Ф. </strong><strong>Быкова</strong><strong>.</strong> Несомненно. Но мы начали сегодня с Канта, потому что наиболее распространенная позиция в политической философии, сконцентрированной на идее Евросоюза, основана на принципах, изложенных Кантом в трактате «К вечному миру». Изначально план Канта был идеалом, но это был нереализуемый идеал. Однако в философии всегда существует много точек зрения. В чем состоит правда, истина? Истина, вероятно, состоит в сложном смешении всех этих всех точек, всех позиций.

<strong> </strong><strong>Вопрос из зала</strong><strong>.</strong><strong> </strong>Скажите, пожалуйста, с Вашей точки зрения, национализм — это центробежная сила или центростремительная? Если смотреть на опыт исторического развития Германии, то, конечно, страна проиграла в Первой мировой войне, после Второй мировой войны она осталась в руинах, но сейчас Германия стала ведущей страной в Евросоюзе. Политика Меркель неоднозначна. Мне важно услышать Ваше мнение. С обывательской точки зрения, национализм — это плохо. С другой стороны, все-таки Германия стала сильной благодаря националистическому объединению.

<strong> </strong><strong>М.Ф.</strong><strong> Быкова</strong><strong>.</strong><strong> </strong>Спасибо за вопрос. Это вопрос очень сложный и очень провокационный, одновременно. Я для себя различаю два понятия — национализм и патриотизм. Хотя часто они очень тесно соседствуют друг с другом. Но все-таки для меня они абсолютно разные, потому что национализм чаще всего — это слепой национализм, то, что в Германии что называется «голубая кровь». Такой национализм ведет к деструктивным процессам, разрушающим изнутри. Другое дело патриотизм. На волне патриотизма очень позитивные программы формируются и очень позитивные, далеко идущие результаты могут быть достигнуты. Вот пример. Я не перестаю удивляться тому, что происходит в Германии и в хорошем, и в плохом смысле. Например, я была в Германии, когда рухнула Берлинская стена. У меня до сих пор сохранился кусочек Берлинской стены. Я помню, что такое ГДР и что такое ФРГ. Я в то время находилась в Кельне, в ФРГ. Это были не только две разные страны, два разных мира. Потом в течение 15 лет Берлин был стройплощадкой, он до сих пор стройплощадка, но уже в меньшей мере. Немцы все перестраивали. Они не просто лепят наскоро, чтобы быстренько подняться из руин. Они что делают? Они меняют все коммунальные системы. Они строят на века. Они приглашают лучших архитекторов мира, проводят конкурсы, вкладывают туда миллионы и миллиарды евро и создают шедевры архитектурные. Кто это делает? Простые немецкие граждане. Они выходили, они копали, они все это строили. Парадокс в том, что восточная Германия сейчас в лучшем состоянии, чем западная. И это конечно какую-то конфронтацию создает. При этом, не знаю в курсе вы или нет, западные немцы после объединения стали платить налог солидарности, чтобы поднимать из руин восточные земли. Обещали, что налог будет на 5, 10 лет, но до сих пор они платят. Восточные немцы не платят, а западные платят. Все немецкие деньги шли на восточные земли.

<strong>Ю.В.</strong><strong> </strong><strong>Синеокая</strong><strong>.</strong> Наше время исчерпано. Добавлю только два слова. Марина права, важно различать любовь к отечеству и национализм. Национализм способен краткосрочно мобилизовать общество, но националистический подъем взрывается изнутри. Национализм не самодостаточен, это всегда сплочение против кого-то, поиск врага во вне и внутри сообщества. Националистические идеи способны захватить массы, поскольку не требуют глубокой рефлексии, не требуют личного решения, личной ответственности, национализм обезличен, все решает общность крови. Это массовая болезнь, несущая вирус саморазрушения, лишающая человека лица, самости. Право голоса имеет только род. Удел человека в обществе, зараженном эпидемией национализма, — раствориться до остатка. Любовь к Родине бывает лишь ответственной, зрячей, от первого лица; она предполагает наличие мужества быть самим собой, иметь свое личное мнение, как совпадающее, так и отличное от мнения людей, близких по крови.

Спасибо большое всем. Мы заканчиваем. Спасибо!