Везде
Philosophy for Millions and Millions of Philosophers
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
Philosophy for Millions and Millions of Philosophers
Annotation
PII
S023620070016689-4-1
DOI
10.31857/S023620070016689-4
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Alexander Rubtsov 
Occupation: Head of the Department of Philosophical Studies of Ideological Processes
Affiliation: RAS Institute of Philosophy
Address: 12/1 Goncharnaya Str., Moscow 109240, Russian Federation
Edition
Volume 32 Issue №4
Pages
91-108
Abstract

In the article, the relationship between the highest professional specialization of philosophy and its involvement in the realities of everyday life consciousness, collective and individual, are considered. Karl Jaspers defines philosophy precisely through the natural need and ability of human being as such, from the piercing questions of children to the revelations of anomalous geniuses. Great philosophers only concentrate this sleeping ability in a person to see the world directly and every time anew. Rightly considered the most closed type of intellectual activity, philosophy at the same time provides examples of live communication and direct appeal to people and society.  The fact that each of us is the bearer of philosophical ideas (whether we are aware of it or not) leads to the problem of ideology. By analogy with the constitution of the political by Carl Schmitt through the opposition "friend — enemy", ideology is constituted by the opposition of "faith — knowledge" in a single continuum between the poles of "almost religion" and "almost philosophy". If ideology asserts the non-obvious as obvious, then the mission of philosophy is a systematic criticism of the obvious.  This conflict manifests itself both in society and in the consciousness of an individual.  The classic understanding of ideology as a purely external manipulation (“consciousness for the Other”) is challenged by the presence in the consciousness of the individual subject of “internal dialogue” and “internal speech” with the effects of ideological work and ideological struggle with oneself (the individual as a micromodel of society and the state).  Postmodern all the more accentuates the non-professional dimension of philosophy by rejecting the schemes of progress and hierarchy, the logic of binary oppositions, including high and low, center and marginal, specialized and amateur.  The ability to reflect is the most important feature of a sovereign personality in its resistance to the "penetrating" ideology and new mythology, degrading to intellectual barbarism and political savagery.

Keywords
personal philosophy, individual consciousness, everyday life, ethnoscience, philosophical criticism and ideological "evidence"
Received
27.09.2021
Date of publication
28.09.2021
Number of purchasers
15
Views
2197
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
1 Я не из числа сочинителей, гордо заявляющих, что пишут они только для себя. Единственное, что писатели пишут для себя, – это списки покупок; с ними сверяются в магазине, а позже выбрасывают за ненадобностью…
2 Умберто Эко. Откровения молодого романиста.
3 Эту книгу, пожалуй, поймет лишь тот, кто уже сам продумывал мысли, выраженные в ней, или весьма похожие Ее цель будет достигнута, если хотя бы одному из тех, кто прочтет ее с пониманием, она доставит удовольствие.
4 Людвиг Витгенштейн. Логико-философский трактат
5 Философия считается одним из самых закрытых видов интеллектуальной деятельности. Если не самым закрытым. Есть тексты, сокровенный смысл которых понимают единицы, и в их число необязательно входят сами авторы. Зачем нужна вся эта заумь – вопрос тоже философский, а, возможно, и «основной». Есть ли у этих великих идей какая-либо живая жизнь вне трактатов – и, наоборот, нет ли в самой повседневной жизни особого рода латентной, скрытой философии, которая как таковая просто не опознается? Что происходит в головах обывателей, вдруг упирающихся в вопросы, по сути именно философические? Чтобы увидеть, чем мозг философа в работе отличается от «мозга здорового человека», нужен был бы специальный сканер, а его нет. Но есть следы – независимые от сознания объективации, выдающие всю эту богатую светскую «жизнь интеллектов» — от великих гуру до бытовых метафизиков.
6

Сеансы одновременной игры в бисер
7 Более девяти десятых академической активности в философии занимает взаимодействие с корпусом таких же философских текстов. Это особая нагрузка на профессию. Такой массовой экзегетики и спекулятивных «продолжений» даже близко нет в положительной науке. Индивидуализация языка и речи в философии может стягиваться до масштаба одного автора, а то и одной книги. Немыслимо, чтобы физики вдруг ударились в игру смыслами с множеством неповторимых наречий в вечном толковании книг «О вращениях небесных сфер», «Математические начала натуральной философии» или «К электродинамике движущихся тел».
8 Однако даже самые отвлеченные мыслительные конструкции в себе и из себя интересны не только философствующим по долгу службы. Здесь есть своя человеческая стихия. Адепты разных философий образуют целые концептуальные религии и церкви, светские приходы, секты и ереси, сколачивают ордена, веками не вылезающие из диванных крестовых походов против «неверных». Тяга к обычным наукам в нерабочее время все же требует присутствия головы, тогда как непонятная философия как очень измененная форма сознания легко порождает зависимость людей, в том числе, вообще без понятия. Откуда такие вызывающе непрактичные, но при этом всепоглощающие увлечения — вопрос уже не о философии, а о парадоксах самого человека.
9 Отсюда такое видовое многообразие философских жанров. Есть целые библиотеки канонических текстов, будто специально написанных понятно — «адаптированных» самим автором уже в момент письма1. А есть, наоборот, пласты эзотерики, кажущейся нарочито заумной и уж точно отсекающей неподготовленных школой и самой природой. Без особого рода интеллектуального слуха многое в философии не поможет освоить никакая подготовка вроде тренажа в музыке. Это вообще не вопрос дрессуры2.
1. «То, что вообще может быть сказано, должно быть сказано ясно; о том же, что сказать невозможно, следует молчать» [1]. Либо так: «Книга должна быть либо ясной, либо строгой, совместить эти два требования невозможно» [4].

2. Различия нынешних «островных» и «континентальных» (шире англоязычных и франкофонных) традиций так и хочется назвать врожденными и генетическими, хотя, конечно же, это не так. Англоязычная философия давно тяготеет к ясности, тогда как французы, наоборот, предав гений Ленотра и Декарта, склонны отождествлять мутное с глубоким, а путанное с тонким. Затемненение как атрибут подлинной философичности сродни культу изыска в парфюмерии и нюанса в гастрономии. Когда этот стиль письма воспроизводят по-русски и от себя, как якобы родной, муки имитации и литературного усилия скрыть весьма непросто.
10 Идеология в СССР базировалась на известной философии, внедрение которой в массы было делом государства в промышленных масштабах. Со снятием контроля оказалось, что именно философскими текстами люди пытались заесть оскомину научной идеологии. Наряду с русской философией, возвращавшейся к нам целыми пароходами, ввозили и бывшую контрабанду, в том числе весьма проблемную для обычного восприятия. Так, постмодернизм в его французской, «темной» версии ближе к Ж. Деррида и Ж. Делезу для многих чреват деконструкцией уже не текстов, а мозга. В качестве «техники затемнения» здесь используют сленг математики, теоретической топологии и естественных наук. Инициаторы известной «аферы А. Сокала» — журнальной мистификации, а затем и его отменно толстой книги с Ж. Брикмоном — представили себя свидетелями отвратительных таинств концептуально-терминологического «белья» Ж. Делеза, Ж. Деррида, Ж. Бодрийяра, Ж. Лакана, Ю. Кристевой и др.3 Но при этом самих разоблачителей легко заподозрить в непонимании работы фундаментальной метафоры и особенностей семантики философского текста.
3. В авторитетном журнале «Social Text» в качестве научной статьи была опубликована заведомо абсурдная эклектическая симуляция постмодернистского опуса. См. также [8].
11 Вместе с тем столь же программными являются и предельно понятные тексты постмодерна с максимально дружественным интерфейсом. Новая жизнь симулякров началась с трех коротких эссе Жана Бодрийяра «Войны в Заливе не было», напечатанных в начале 1991 г. во французской «Libération» и в британской «The Guardian». Этапная для постмодернизма статья Лесли Фидлера «Пересекайте границы, засыпайте рвы» была игриво опубликована в декабре 1969 г. и вовсе в журнале «Playboy» [9].
12 Это — классическое расслоение аудитории: 1) собственно профессиональная среда; 2) сравнительно подготовленный читатель, заряженный на непростое чтение и смысловые игры; 3) публика «от земли», все понимающая буквально и в чужих играх участвующая как подопытный пассив, вроде «дурака» в преферансе. В архитектуре Чарльз Дженкс назвал это «двойным кодированием» (double coding)4. То в постмодернизме, в чем профессионал или знаток сразу опознает изысканный «прикол», рядовой обыватель в простоте душевной принимает как «новую красоту» эклектики и прочего художественного богачества. Спасать целое должна была бы третья опора постмодерна — ирония, но с ней беда. О ней мало писать, ею надо жить, но тексты серьезных людей об иронии строги и дидактичны. Когда говорят: «Давайте веселиться!», веселье, как правило, прекращается.
4. Двойное кодирование необходимо, чтобы обращаться к «профессиональной элите, способной отмечать тонкие различия в быстро меняющемся языке, а также к потребителям, которые хотят красоты, традиционного окружения и своего собственного образа жизни» [2].
13 Постмодерн также покончил с идеологией прогресса и иерархий, с бинаризмом высокого и низкого, изысканного и повседневного, профессии и дилетантизма. В 2017 г. издательство Ad Marginem Press совместно с музеем «Гараж» издало на русском весьма резонансную серию детских книжек по философии — «Платон и Ко» (Кант, Лейбниц, Лао-Цзы, Маркс, Витгенштейн, Ханна Аренд, Сократ, Диоген, Эйнштейн, Башляр). По словам автора и куратора серии Жан-Поля Монгена, философские идеи здесь объясняются «простым детским языком», «для пятилетних». Или так: «читателям от 9 до 99 лет». Подобные эксперименты сейчас очень в духе времени и возникают отнюдь не только по наитию профессора Сорбонны, вдруг решившему объяснить своим четырем отпрыскам, чем он занят на службе [7; 11].
14 Но это и принцип: «Следует признать, что философия должна быть доступна для каждого человека. Самые обстоятельные пути философии, которыми идут философы-профессионалы, обретают свой смысл все-таки только тогда, когда они выходят к человеческому бытию, которое находит свое определение в процессе обретения уверенности относительно бытия и своего места в нем» [12, с. 11].
15 Тем более смешным (но и опасным) выглядит стремление вогнать любые философские тексты в ригидные форматы «научности». Философское эссе и даже памфлет по смыслу бывают куда более научными, чем «правильная» статья для индексируемого журнала. Но с формально «научным» подходом более половины философской классики придется вообще лишить звания философии.
16

Физики и «метафизика»
17 В едином пространстве знания эпистемологический интерес уже давно не исчерпывается профессиональной наукой. Человек полагает больше, чем может доказать, и знает больше, чем может выразить словами. Обыденное знание по весу сближено с его институционально оформленным производством кастой ученых. Постколониальный этос тем более исключает примитивные оценки «примитивного» в категориях отсталости или отклонения от нормы. Реалии этнонауки подводят к идеям максимально очеловеченной этнофилософии, понимаемой как общий гуманитарный принцип, то есть гораздо шире внимания к экзотике. В наше время человеческое и даже слишком человеческое решительно реабилитируется в самых интимных точках обыденного познания и в чуть ли не библейском (порождающем) смысле.
18 Императив постнеклассического периода — диалог науки с человеком и обществом, в том числе по поводу ее полезности и безопасности. Перестав быть служителями «священной коровы», ученые сообщаются с человечеством о достижениях, рисках и защитах как прикладной науки, так и фундаментального эксперимента. На конференциях по этике науки перспективы глобальных катастроф вполне в духе нынешнего коронакризиса обсуждались более полувека назад в пугающих деталях, но об этом сейчас как-то глухо пишут.
19 Программа такого регулярного диалога лет двадцать назад была запущена в ЦЕРНе, когда показалось, что ежегодный миллиард мировой складчины уже не так надежен. Ядерная физика срочно занялась представлением себя «городу и миру». Опыт уже был: для демонстрации безопасности всего проекта детский сад ЦЕРНа построили... прямо посреди поля над большим адронным коллайдером. В самом ЦЕРНе проект «раскрытия миру» курировал Роберт Кайо5 — гений технологии, но не контента, поэтому на философскую группу свалилась вся концептуалистика плюс public and government relations. Был даже сделан очень вдумчивый фильм6, который сейчас где-то затерялся, а все-таки жаль. Деятельность ЦЕРНа предстала во всем богатстве практических приложений и поистине мировоззренческих открытий. Проникновение в микромир, параллельное углублению в прошлое Вселенной (назад и вниз), показало, что открытие «последних» частиц — бозонов подводит к позиции «в полшаге от Большого взрыва». В итоге многие в ЦЕРНе ударились в религию, и детский сад над коллайдером перенесли — от греха. Теперь там пасутся специально обученные коровы.
5. Создатель (совместно с сэром Тимом Бернерсом-Ли) системы World Wide Web (WWW).

6. Авторы — Н. Серова, Т. Смородинская, стилисты «Пятых колёс» и другиз сверхмодных телепроектов того времени.
20 Философия реабилитировалась в науке далеко не сразу. Когда в дни нашей юности аспиранты из ФИАН носились с идеей «наука сама себе философия», объяснять друзьям, что они сами являются бессознательными носителями философической прозы — множества штампов и предустановок, было непросто в любом состоянии, хотя это азы «журденизации». Рутинная работа с аксиомами теории не мешает ученым людям болезненно реагировать на вскрытие непромысливаемой аксиоматики в их собственном мировоззренческом бессознательном. Когда привычная картина мира теряет свою самодостаточность, здравый смысл даже самых научных сотрудников с этим часто не справляется, тут же выстраивая психические защиты... против философии. Не помогают даже параллели философии с искусством, относящемся к высшим ценностям уже по номиналу аукционов вне какой-либо обычной прагматики (есть идеальные вещи, в отношении которых вопрос «зачем?» абсурден по определению). Парадоксы кантовской эстетики «целесообразность без цели» и «закономерность без закона» в таких дискуссиях и вовсе воспринимаются как те же интеллектуальные уловки. Но вопрос о полезности философии для науки снимается, как только саму науку объявляют пьедесталом философии, полезным для восторжествования высшего знания. Не зря хранилищем высшей мудрости всегда считалась именно философия, а великие физики в своих концепциях возвышались до философских обобщений — либо не были великими. Этот аргумент почти ad hominem имеет продолжение: академиков избирают пожизненно, но философами становятся посмертно. Философии вообще привычно «опрокидывать доску», как в шукшинском «Срезал». В одном из зарубежных зоопарков на клетке со страусами висит табличка: «Просьба птиц не пугать: пол в клетке бетонный».
21

«Философия одной головы». Персональная идеология и реконструкция идеологического бессознательного
22 Есть разговорное клише: «хватит философствовать — займитесь делом». Но и ответы на подобные инсинуации известны, как в знаменитом афоризме от Перикла до Бисмарка: если ты не занимаешься политикой, это не значит, что политика не занимается тобой. Если ты не занимаешься философией, это не значит, что ей уже не позанимались идеологи и что они уже не вдули тебе в голову все, что нужно. При нынешних техниках искусственной вентиляции мозга это тем более просто.
23 В отличие от идеологической классики проникающая идеология может управлять поведением коллективных и индивидуальных субъектов вне какой-либо артикуляции, почти невербально — образами, информационными «дуновениями», игрой настроений. Но основы этого идеологического бессознательного можно реконструировать по действию и другим внешним проявлениям. Вовсе необязательно что-то слышать об Огюсте Конте и позитивизме в целом, чтобы свято верить в тезис «каждая наука сама себе философия», при этом даже не выговаривая этих имен и терминов. Человек может быть латентным марксистом (или, скорее, вульгарным марксоидом), не понимая при этом терминов учения и даже не слышав имени самого Маркса. То же относится к большим и малым группам или фрагментам массы. Тени разных философий могут уживаться в одной субъектности; при этом люди непроизвольно ведут себя так, как если бы они и в самом деле были последователями известных философских систем — людьми, обращенными и истинно верующими в известные доктрины. Классическая схема als ob. Для социально-политического анализа это принципиально: важно знать, как люди реально поведут себя в жизни, на выборах, на улице и т.п., а не каким именно словам их научили.
24 Тем более в корне ошибочно представлять человека как «сосуд» с неким содержанием, спрашивая при этом, «что происходит?» с сознанием, а тем более с бессознательным в этом сосуде. О событиях в таком черном ящике мы судим только косвенно и по внешним проявлениям. Поэтому тема «философия и человек» отнюдь не сводится к узко понимаемой философии человека. Не менее важно, как человек и философия взаимодействуют во взаимном движении, на подходах и отходах, до и после продуктивных контактов. Именно этот внешний контекст определяет все самое важное, подобно тому, как «короля играет свита». Без этого исследования сознания, уподобляющиеся физиологии или даже генетике, неизбежно оказываются «голыми».
25 В таких взаимодействиях особенно важны взаимоотношения философии и идеологии, чему был посвящен отдельный цикл докладов на Общеинститутском семинаре ИФ РАН7. Началось с классических и в целом общепризнанных трактовок идеологии, восходящих, естественно, к Марксу. Задача идеологии — легитимация власти, отношений господства и подчинения, доминирующего курса. Решается представлением частного интереса как всеобщего в «сознании для другого» (не исключая производства господствующими группами благостных иллюзий для себя). Далее со всеми остановками: «ложное сознание», «превращенные формы»...
7. «Философия как критика идеологий» (Соловьев Э.Ю.); «Философия как идеология» (Межуев В.М.); «Иллюзии деидеологизации» (Рубцов А.В.). См: [10].
26 В такой системе взглядов индивидуальная идеология — чистый нонсенс. В духовном производстве она всегда «между людьми» — и в текущих отношениях, и в логике процесса. Осознание вектора истории ставит передовой класс и его авангард на сторону самого всемирно-исторического прогресса. Так возникает «научная идеология», заканчивается «предыстория человечества» и начинается «собственно человеческая история». В реализации утопии идеология отмирает за ненадобностью, подобно деньгам или государству, в данном случае как инструмент легитимного нефизического насилия. Но тогда именно отмирание идеологии как социально-политической машинерии (хотя бы гипотетическое) обнажает в отдельном человеке идеологию индивидуальную и личностную как не устранимую никакими победами социального прогресса. В том числе, с переходом от «философии одного переулка» (Пятигорский) и т.п. к философии одной головы. И это более ожидаемо, чем кажется. Если идеология всегда «между людьми», то и человек внутри себя не один — причем вовсе не в плане клинической диссоциации личности, а в постоянной активности внутреннего диалога и внутренней речи (о чем подробнее и ниже). Важно лишь понимать, как вообще возможны такого рода диффузные включения.
27 Аналогом и прототипом здесь может служить культура, включенность которой в структуры жизненного мира когда-то описывалась простой конъюнкцией, через союз «и»: наука и культура, культура и идеология (власть, политика), искусство и культура, культура и экономика, бизнес, техника, технологии... в целом это сводило культуру едва ли не к сфере ведения Минкульта. В более органичных диффузных моделях культура есть неотъемлемая составляющая всего, а не «отдельно стоящая», рядоположенная всему остальному институция. В этом смысле говорят об управленческой, политической, административной, правовой, деловой, физической и т.п. культуре, о культуре общения и выяснения отношений, даже о культуре любви и войны. После диффузной власти в духе Мишеля Фуко стало не очень принято сводить и политику к «отдельно стоящим» институциям, таким как партии, парламенты, министерства и ведомства, кабмины и президентские администрации. Отношения власти пронизывают всю толщу и поры человеческой жизни, включая микроуровни и повседневность, вплоть до дружбы и сношений, коммуникации и общения, бытового распорядка и регулярной физиологии. Власть с «вершин власти» спускается к человеку и «в человека».
28 Такие модели характерны и для понимания идеологии как симулякра практической философии. Правда, постсоветскому гражданину все же куда привычнее видеть здесь функцию политики, власти и государства. Поэтому, как только исчезает весь этот обвес (типовые фронты борьбы идеологий, пантеон основоположников и новый официоз, идеологический отдел ЦК во главе с секретарем по идеологии – вторым человеком в государстве, вся система цензуры и партполитпросвета), тут же возникает впечатление, что идеологии в стране не стало вовсе. Эти иллюзии деидеологизации происходят, в том числе, из непонимания, как устроена и как работает новейшая проникающая идеология — теневая, латентная, диффузная, встроенная, воздействующая через идеологическое бессознательное [см.: 6]. Значит, надо идти не от институтов, а изнутри человека, отчасти из другой науки, сродни психоидеологии [см.: 5].
29 Такое идеологическое несводимо к политике. Оно есть во всех сферах человеческой активности, включая науку, искусство, экономику и бизнес, а также повседневную активность индивидуального сознания. Но тогда и монополия классического представления об идеологии исключительно как о манипулятивном «сознании для другого» рассыпается на глазах. Через образы «внутреннего диалога» и «внутренней речи» в отдельном человеке открывается полноценный микромир, несколько иной, чем государство и социум, но обладающий собственным институциональным богатством и рядом ценных особенностей. Человеком на плацдарме одной личности ведется напряженнейшая идеологическая борьба с самим собой, не менее острая, чем между геостратегическими оппонентами, политическими мирами и цивилизациями, не говоря о партиях («свой другой», внутренний «друг — враг»). Здесь кипит встречная идеологическая работа, в которой внутренние агенты как идеологические ипостаси одной и той же личности убеждают и побеждают друг друга с переменным успехом. Самоцензура здесь не сводится к обычному самоконтролю — к тому, как человек с оглядкой на конъюнктуру ограничивает свое самовыражение вовне, в публичной сфере. Внутренняя самоцензура контролирует то, что человек позволяет или не позволяет говорить самому себе, о чем он позволяет или не позволяет себе даже думать. Этот самоконтроль бывает более жестким, чем самоцензура «на вынос».
30 Оправдывая собственные аффекты, ошибки или бездействие, человек в себе и для себя выстраивает сложные рационализации, порой целые философские теории, служащие психоидеологической защитой в трудных, порой экстремальных ситуациях. Нарциссизм, наоборот, возводит идеологические триумфальные арки собственной грандиозности и всемогущества. Соответственно, и сама философия генерируется в индивидуальном сознании, в том числе, в связке с приватным, собственным идеологическим, а не только через индоктринацию извне. Именно здесь философия одной головы проявляет себя как прикладная и практическая, решающая не только вечные проблемы мироздания, но и текущие задачи личности. И именно здесь бывает видно, чем жизненные стратегии и конкретные поступки человека, способного к философскому взгляду и отношению к миру, отличаются от скованности или суеты жертв догмы, в том числе собственного, «домашнего» производства.
31

Между полюсами веры – знания
32 Как бы ни противостояли друг другу философия и идеология, но в сознании личности они могут справляться в единые, целостные модули.
33 Классик политической философии Карл Шмитт впервые конституировал понятие «политического» базовой оппозицией «друг — враг» (подобно полюсам добра и зла в этике, прекрасного и безобразного в эстетике и пр.). Следуя этому приему («алгебра» решения здесь важнее конкретики), идеологическое можно конституировать через оппозицию «веры — знания». Идеология в этом плане есть непрерывный асимптотический переход в континууме между полюсом чистой веры (почти религия) и полюсом знания и разума (почти философия). На краях этого континуума расположены человек верующий и человек думающий, но каждый момент этого перехода образует нерасторжимый гибрид с той или иной пропорцией веры-знания. И этот синтез сохраняется в каждой точке подобно тому, как нельзя распилить магнит, получив в одной половине плюс, а в другой минус.
34 В этой же логике выстраиваются взаимоотношения между идеологией и философией, но уже по оси «очевидности – неочевидности». Если суть идеологии — превращение неочевидного в якобы очевидное, то философия, наоборот, заряжена на радикальную и систематическую критику очевидностей. Неслучайно «осевое время» в разных цивилизациях связывают именно с усталостью от слепой веры, мифологии и пр. И даже сейчас «на краях» этого континуума в идеологии всегда есть немного философии, а в философии — немного идеологии. Аксиоматика теории (ее мировоззренческий и методологический каркас) обнаруживает присутствие идеологии в любой, казалось бы, очищенной от «всего лишнего» науке. И, наоборот, в любой сколь угодно рациональной философии неизменно присутствует идеологическая фракция, которую нельзя элиминировать, в том числе, потому что у нее есть свои функции. Кем в этой диспозиции выступает конкретный человек — философом или идеологом — вопрос не столько предмета, который здесь может быть совершенно, добуквенно один и тот же, сколько интенции и ее направленности, вектора умственного усилия. И особого рода предрасположенности — характера и интеллектуального темперамента, различающего социальные группы, массовидные сборки и фрагменты массы, вплоть до подобия идеальных типов. Что же касается отдельных индивидов, то они в этом тем более неповторимы, по-разному эволюционируют и даже в течение одного спора могут не раз менять роли идеолога и его жертвы, с одной стороны, и безжалостного критика догм – с другой. Поэтому войны идеологии и рефлексии всегда гибридны, хотя и декларируются как «полемика на поражение».
35 Естественно, на этой шкале и сами тексты бывают расположены на разных позициях — с разным балансом идеологического и философического уже в самоопределении и подаче. Это во многом вопрос формата и жанра, часто почти стилевой и литературный. Идеология может быть замаскирована под чистую философию, а строгая и глубокая философия внешне может выглядеть текстом с явно идеологическими претензиями. Тем не менее, проверочные тесты существуют. Важно, чему учит текст: «истине» — или умению мыслить самостоятельно.
36

Философия «в себе» и... «не в себе»
37 Сама потребность объяснять философам, что такое «философия для миллионов» и в каком смысле можно говорить о «миллионах философов», уже настораживает. Слишком похоже на инстинктивную самозащиту ученых от философских вопросов, оспаривающих самостояние науки и право на закрытость цеха от всякого рода дилетантизма и самодеятельности8.
8. «Когда человек не такой, как вообще, и ум у него не для танцевания, а для устройства себя, для развязки свого существования... И когда такой человек, ежели он вчёный, поднимется умом своим за тучи и там умом своим становится ещё выше Лаврской колокольни, и когда он студова глянет вниз, на людей, так они ему покажутся такие махонькие-махонькие, всё равно как мыши... пардон, как крисы...» (М. П. Старицкий. «За двумя зайцами»).
38 Вот характерная сентенция в теме нашей статьи: «...Философствующие — это совсем не философы, и не в философствовании являет себя философия» (из рабочей переписки). Такие утверждения кажутся глубокомысленными и даже самоочевидными — но только если игнорировать реальный, давно сложившийся философский дискурс. Термины «философствование» и «философия» в профессиональной литературе специально не разделяются и постоянно используются как равноправно взаимосвязанные (как, например, в эссе К. Ясперса) [12]. Попытки их разделить неизбежно окажутся сенсационными, избыточными, натужными и даже вредными для понимания философии в ее полноте. То же с разделением (к тому же фатальным и категорическим) «философствующих» и «философов». Эта крайне сильная новация предполагает, что ее авторам известен практический способ атрибуции «философа» едва ли не по первичным признакам. Между тем для самой философии вопросы, «что есть философ» (а соответственно, и «что есть философия») сродни вечному вопросу «Что есть истина?». Попытки всерьез ответить на подобные вопросы тут же упираются в отсутствие каких-либо атрибутивных критериев, не сводящихся к записям в трудовой книжке. Ситуация парадоксальна. Общий тренд нашего времени направлен на вскрытие условности и относительности подобных границ, на стремление их перфорировать, делать более проницаемыми и прозрачными, сдвигать или вовсе демонтировать. У нас же иногда в ответ на это вдруг возникают поползновения выстроить подобные границы даже там, где их до сих пор никогда не было, причем выстроить не где-нибудь, а именно с территории исследований человека.
39 В этой связи тем более стоит вспомнить эссе Карла Ясперса «Что такое философия» [12], в посылках которого, подчеркнуто минуя темы профессиональной специализации, суть философии задается через особые свойства человека как такового, начиная с уникальной способности ребенка задавать поистине философские вопросы, каждый раз осваивая мир заново, без коллективной предыстории и строго из себя (как и положено философу по складу и призванию). С возрастом эта детская «гениальность» утрачивается: «...Мы как бы входим в тюрьму соглашений и мнений, скрываемся под различного рода прикрытиями, оказываемся в плену у того, о чем не решаемся спросить» [там же, с. 12]. «Изначальное философствование» обнаруживается, когда «путы общей зашоренности как бы развязываются и начинает говорить захватывающая истина» [там же, с. 13]. Кроме детей и отдельных гениев, не утративших непосредственности восприятия и вопрошания, «совершенно потрясающие метафизические откровения» возможны в особых случаях, например, на ранних стадиях душевных заболеваний (Гельдерлин, Ван-Гог).
40 «...Поскольку философия для человека необходима», от нее «невозможно уйти. Вопрос лишь в том, осознается она или нет, будет ли она хорошей или плохой, запутанной или ясной. Тот, кто отвергает философию, сам практикует ее, не отдавая себе в этом отчета» [там же, с. 13–14]. Но далее здесь приходится как-то разделять, а потом снова сводить воедино философию как пассивную и всеобщую данность человеку и философию как человеческую же способность активно приоткрывать мир в его «действительности», говорить о нем «устами детей и блаженных» [там же, с. 13] и т.п. Тут же приходится заново прописывать связи между философией великих философов – и тем, как все эти высоты мысли и форм самого мышления погружаются в прикладную и практическую философию во всей ее толще вплоть до философической активности людей и отдельного человека в жизненно значимых коллизиях и даже точечных ситуациях. Говоря о философии и философствовании человека, мы же не имеем в виду, что тем самым он, подобно прозрению философских пророков, детей и слегка умалишенных мыслит в высших метафизических откровениях и уже тем более исключительно в габаритах Dasein, zur Verewigung, etc. Значит, эманация высокой философии к обычному человеку и повседневной жизни должна быть куда более распространенной и даже операционализированной.
41 Эта проблема для прикладной, практической, а тем более личностной философии принципиальна. «...Философия имеет дело с бытием в целом, которое имеет отношение к человеку как человеку, а также с истиной, которая там, где она вспыхивает, захватывает глубже, чем любое научное познание» [там же, с. 10]. От этой отправной посылки никуда не деться: на семинаре «Идеология как симулякр практической философии» Светлана Неретина задала предметность философии как то, «больше чего нельзя помыслить и даже представить»9. Но тогда, чтобы помыслить саму возможность философского отношения к жизненным коллизиям, придется допустить, что эта максимально мыслимая данность может в жизни раскалываться и дробиться, подобно стеклу с изображением, основной контур и сама оптика которого воспроизводятся, как в капле, в каждом из осколков. При желании здесь можно даже обратиться к категории «Объемлющее» у Ясперса. Объемлющее разных масштабов и уровней — это, конечно, дикая ересь, если только не брать из этого смыслообраза исключительно установку и саму идею выхода из границ данности. Если сама Философия оказывается в итоге на границе своего рода безвоздушного пространства исчерпанных образов и смыслов, то нормальному человеку в жизни бывает большим достижением хотя бы приподняться к своему актуально заданному, локальному Объемлющему. В ценности таких сугубо жизненных попыток возвышения и расширения горизонта человеку нельзя отказать даже ради глубины и чистоты всеобщей теории в ее предельных основаниях.
9. Запись семинара см.: [3].
42 В несколько иных терминах такая установка соотносится с необходимостью преодолеть втянутость в процесс, деформирующую понимание происходящего. И это тоже является действием не просто аналитического, но именно философского характера, причем едва ли не первичным. Здесь подключается весь философский вокабулярий, начиная с отстранения и остранения и заканчивая элементарной рефлексией. Но точно так же это стремление вырваться из «тюрьмы соглашений и мнений», «различного рода прикрытий», из «плена того, о чем не решаемся спросить». И если «философское мышление каждый раз должно начинаться с самого начала» и «каждый человек должен осуществлять его самостоятельно», не значит ли это, что и в отношении трудных, даже острейших жизненных коллизий хоть какое-то приближение к этому идеалу бывает полезным и не должно одобряться?
43 В этом смысле высшие позиции самоопределения философии могут быть для повседневности не только недостижимым идеалом (строго говоря, не вполне достижимым и для самой философии), но и ориентиром более рефлексивного изменения логики и оптики в столкновении человека с его собственной жизнью и близкими обстоятельствами. Как ни парадоксально, такие высшие, предельно интегральные категории, как Бытие, Существование и пр. оказываются в жизни крайне важным обозначением самой возможности обнаружения, как минимум, других пластов смысла по отношению к непосредственной данности. Объемлющее становится направляющим, Существование — существующим почти по близости и т.д. Если верно, что «поиск истины, а не владение истиной есть сущность философии» [12, с. 14], то эта максима тем более справедлива, когда фундаментальная и, казалось бы, сугубо теоретическая философия обнаруживает прикладные смыслы и вполне практические приложения.
44 При этом известный скепсис в отношении вертикали, нисходящей от профессиональной, систематической философии до обывательской философии повседневности, получает дополнительные основания. Ломает ситуацию уже то обстоятельство, что профессиональная философия сейчас неизбежно дифференцирована. И даже если в рамках своей специальности сотрудники соответствующих академических подразделений возвышаются до понимания философии в ее предельных основаниях и следуют этому пониманию в пределах своей компетенции, это вовсе не значит, что за пределами именно этих компетенций они относятся и ко всему остальному как думающие люди, способные к философии, с соответствующими ей интеллектуальными навыками и установками. Наоборот, именно здесь возможны порой просто скандальные инверсии. Если обратиться к текущей идеологии, политике и социальной практике, люди, формально вовсе не имеющие никакого отношения к философии, могут понимать происходящее с куда большей и порой именно философской проницательностью, чем дипломированные представители отдельных философских дисциплин, не исключая социально-политической философии. Часто представители далеко не самых отвлеченно-интеллектуальных и рефлексивных занятий (от архитекторов и врачей до строителей и таксистов) схватывают политическую действительность куда точнее, чем философы на зарплате, оказывающиеся совершенно беззащитными перед навалом идеологических клише и штампов пропаганды.
45 Индивидуальная философская работа как критика очевидности составляет важнейшее содержание сознания суверенной личности, но как раз в этом плане нынешние тенденции разнонаправленны и противоречивы. Особая востребованность «философии масс» обусловлена расцветом новой мифологии, нисходящей к регрессу интеллектуального варварства и политической дикости. Будто люди и целые сообщества переступают «назад через осевое время», к торжеству слепой веры и мировоззренческих инстинктов. В «сознании» целых категорий населения может царить ослепительная ясность при полном непонимании происходящего, усугубляемом воинственным и крайне агрессивным нежеланием мыслить самостоятельно или хотя бы о чем-либо всерьез задумываться. К философии приходят, либо когда больше нечем заняться — либо когда деваться больше некуда.

References

1. Wittgenstein L. Logiko-filosofskii traktat [Logical-Philosophical Treatise]. Wittgenstein L. Filosofskie raboty. Chast' I [Works on Philosophy. Part I], transl. from Germ. by M.S. Kozlova, Yu.A. Aseev, comp., intr., notes by M.S. Kozlova. Moscow: Gnozis Publ., 1994. P. 3.

2. Jencks C.A. Yazyk arkhitektury postmodernizma [The Language of Postmodern Architecture], transl. from Eng. by A.V. Ryabushin, M.V. Uvarova, eds. A.V. Ryabushin, V.L. Khait. Moscow: Stroiizdat Publ., 1985. P. 12–13.

3. Ideologiya kak simulyakr prakticheskoi filosofii [Ideology as a Simulacrum of Practical Philosophy]. [Electronic resource]. URL: https://www.youtube.com/watch?v=hPoi_goDGDg&feature=youtu.be (date of access: 30.04.2021).

4. Persony v kollektsii “Sovremennye problemy informatiki” [Persons in the Collection “Modern Problems of Informatics” [Electronic resource]. URL: http://www.nsc.ru/win/elbib/data/show_page.dhtml?76+120 (date of access: 09.04.2021).

5. Rubtsov A.V. Nartsiss v brone. Psikhoideologiya grandioznogo YA v politike i vlasti [Narcissus in Armor. Psycho-ideology of the “Grandiose Self” in Politics and Power]. Moscow: Progress-Traditsiya Publ., 2020.

6. Rubtsov A.V. Prevrashcheniya ideologii. Ponyatie ideologicheskogo v “predel'nom” rasshirenii [The Transformation of Ideology. The Concept of the Ideological in the “Extreme” Expansion]. Voprosy filosofii. 2018. N 7. P. 18–27.

7. Seriya knig “Platon i K°” [Book series “Platon and K°”]. [Electronic resource]. URL: https://www.livelib.ru/pubseries/572115-platon-i-k) (date of access: 09.04.2021).

8. Sokal A., Bricmont J. Intellektual'nye ulovki. Kritika sovremennoi filosofii postmoderna [Impostures intellectuelles. Criticism of the Modern Philosophy of Postmodernity], trans. from English by A. Kostikova, D. Kralechkin. Moscow: Dom intellektual'noi knigi Publ., 2002.

9. Fiedler L. Peresekaite granitsy, zasypaite rvy [Cross the Borders, Close the Gaps]. Sovremennaya zapadnaya kul'turologiya: samoubiistvo diskursa. [Modern Western Culturology: Discourse suicide], trans. from English. Мoscow: Ad Marginem Publ., 1993. P. 462–518.

10. Filosofiya i ideologiya: ot Marksa do postmoderna [Philosophy and Ideology: from Marx to Postmodernity], eds. A.A. Guseinov, A.V. Rubtsov, comp. by A.V. Rubtsov. Moscow: Progress-Traditsiya Publ., 2018. P. 21–168.

11. Frantsuzskii detskii pisatel' Zhan-Pol' Mongen — o Kante dlya samykh malen'kikh [French Children's Writer Jean-Paul Mongen — about Kant for the Smallest] URL: https://www.m24.ru/articles/literatura/30092016/118053 (date of access: 09.04.2021)

12. Jaspers K. Vvedenie v filosofiyu [Introduction to Philosophy], trans. from Germ. by A.A. Mikhailov. Minsk: Propilei Publ., 2000.

Comments

No posts found

Write a review
Translate