Везде
Социально-философский подход к проблеме человеческой субъектности
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Социально-философский подход к проблеме человеческой субъектности
Аннотация
Код статьи
S023620070018379-3-1
DOI
10.31857/S023620070018379-3
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Момджян Карен Хачикович 
ORCID: 0000-0001-5383-5122
Должность: зав.кафедрой социальной философии философского факультета МГУ
Аффилиация: МГУ им. М.В. Ломоносова
Адрес: Российская Федерация, 119991 Москва, Ломоносовский проспект, д. 27, стр. 4.
Номер
Том 33 Выпуск №4
Страницы
7-25
Аннотация

Автор анализирует феномен субъекта в его социально-философском ракурсе, отличном от онтологического, гносеологического и антропологического рассмотрения субъектности. Используя методологию субстанциально-деятельностного похода, автор рассматривает субъекта в качестве как активного начала, способного инициировать и контролировать целеполагающую активность, направленную на удовлетворение собственных потребностей, интересов и целей. Автор убежден в том, что свойствами социального субъекта — способностью к самоцельному существованию, основанному на мотивационной экспертизе различных вариантов поведения и свободному выбору между ними — обладают только отдельно взятые люди, человеческие индивиды. Автор критикует идеи «методологического коллективизма», приписывающего субъектность обществу, государству и другим институциональным формам совместного существования людей, которые влияют на деятельность, но не способны осуществлять ее. В статье анализируются организационные формы субъект-объектного опосредования, основанные на связях взаимоположенности, композиционного пересечения и взаимопроникновения. Автор предлагает свое понимание известных философских формул: «нет деятельности без субъекта и нет субъекта вне деятельности»; «нет деятельности без объекта и нет объекта вне деятельности»; «нет субъекта без объекта». Субъектность рассматривается автором как важнейшее свойство человека, которое сохраняется им в условиях вынужденного функционирования, которое предполагает в норме интериоризацию навязываемых извне целей и согласие на их реализацию. Вместе с тем человек способен утрачивать субъектный статус в ситуации, когда внешнее принуждение лишает его свободы выбора — когда не человек делает нечто, а с человеком делают нечто, используя в качестве объекта чужой деятельности.

Ключевые слова
субстанция, функция, деятельность, субъект, объект, потребность, интерес, цель, мотив, ценность, свобода
Источник финансирования
Статья подготовлена в рамках деятельности научно-образовательной школы МГУ «Сохранение мирового культурно¬-исторического наследия», при поддержке РФФИ и КАОН, проект No 21¬511¬93006, а также а также РНФ проект 22-28-00927 «Диагноз современности и глобальные общественные вызовы в социально-философской рефлексии».
Классификатор
Получено
28.09.2022
Дата публикации
28.09.2022
Всего подписок
13
Всего просмотров
539
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать Скачать pdf
1

Несколько слов о предполагаемой «смерти субъекта»
2 Современные философы ставят под сомнение многие постулаты философской классики, в том числе традиционную картезианскую трактовку субъектности. В ходе современных споров «одни философы пытаются отстоять классический концепт субъекта, другие предлагают полностью от него отказаться, третьи видят возможность его реформировать, четвертые переопределяют столь радикально, что возникает вопрос: а зачем называть результат нового определения прежним термином «субъект»? [Галанина, 2011: 138].
3 Одним из наиболее популярных концептов современной философии является, как известно, метафора «смерти субъекта». Ее родоначальником принято считать М. Фуко, считавшего, что в наше время «утверждается не столько отсутствие или смерть бога, сколько конец человека…» [Фуко, 1994: 402]. «Мысль Ницше, — продолжал Фуко, — возвещает не только о смерти бога, но и (как следствие этой смерти и в глубокой связи с ней) о смерти его убийцы» [Там же: 403]. Подобные идеи «смерти субъекта» развивали в разных контекстах Р. Барт [Барт, 1989], Ж. Бодрийяр [Бодрийяр, 2000], Ж. Делез [Делез, 1998] и другие известные философы1.
1. Следует согласиться с А.П. Фоменко, которая предостерегает от буквального толкования «смерти субъекта» в постмодернистской философии, в которой субъект «не является несуществующим вообще…Субъект описывается как то, что постоянно исчезает, растворяется, рассеивается, теряется, но при этом никогда не исчезает до конца и целиком» [Фоменко, 2016: 14].
4 Было бы ошибкой считать, что идея «смерти» («угасания», «растворения» и пр.) субъекта возникла на пустом месте, и объясняется всецело доктринальными амбициями постмодернистов, стремящихся опровергнуть дихотомию субъекта и объекта в целях борьбы с принципом «бинарности», присущим классической философии. На самом деле, в этой идее нашли свое выражение тоталитарные эксцессы ХХ века, приведшие к колоссальной дегуманизации общественной жизни, а также современные представления о человеке, поставившие под сомнение меру его субстанциальности и рациональности. Стало понятным то колоссальное воздействие, которое оказывают на человека формирующие его институциональные реальности — система предписанных социальных ролей и статусов, стереотипы мышления и чувствования, общезначимые системы ценностей и пр. Немалую роль сыграли достижения современной психологии, показавшей большое значение неосознаваемых или смутно осознаваемых мотивов человеческого поведения (сфера «Оно»), которые складываются как спонтанная реакция психики на «репрессивную роль культуры», о которой говорил З. Фрейд.
5 Все сказанное проблематизирует границы человеческой самоценности, рациональности и креативности, которые преувеличивались классической философией, но не субъектность человека как способность инициировать уникальную по своим информационным и адаптивным параметрам активность, формирующую окружающий и охватывающий нас социальный мир. Именно эта социально-философская трактовка субъектности излагается в настоящей статье. Естественно, рамки последней не позволяют рассмотреть проблему социального субъекта во всем богатстве ее содержания. Моя задача состоит в прояснении исходных определений, необходимых для последовательного анализа этой проблемы.
6 Поскольку автор считает субъектность исключительным достоянием человеческого индивида, в основу этих определений положено понимание надисторической родовой природы человека, а не институциональных форм его существования. Признавая человека общественным существом, живущим в среде себе подобных и испытывающим формирующее воздействие с ее стороны, автор не склонен редуцировать родовую сущность людей к совокупности изменчивых общественных отношений и убежден в наличии универсальных несоматических свойств, определяющих субъектность человека независимо от институционально-исторического контекста, в котором осуществляется его активность.
7

Атрибуты социальной субъектности
8 В предыдущих работах я стремился показать, что сущность человека (понятая как совокупность свойств, формирующих его качественную самотождественность) определяется не субстратными или функциональными свойствами людей, а способом их самоцельного существования в среде, именуемым деятельность. Деятельность, представляющая собой modus essendi общественного человека, понимается мной как субстанциальное начало, способное к самопорождению, самоподдержанию и саморазвитию, в ходе которых создает «из себя и для себя» все формообразования социальной реальности в ее субъектных, объектных, организационных и прочих измерениях [Момджян, 2022]. В этом плане субъект может и должен быть определен через деятельность, а не наоборот, как полагают философы, считающие деятельность атрибутом субъекта, эманацией его внедеятельностной (и потому мифической) сущности.
9 Соответственно, свойства субъекта, с которым связаны пусковые и регулятивные механизмы деятельности, определяются субстанциальными свойствами последней, отличающими ее от процессов неживой и живой природы.
10 О каких же свойствах деятельности, «перетекающих» в свойства социального субъекта, следует вести речь? Начнем с того, что деятельность обладает всеми атрибутами физического процесса, представляя собой преобразование вещества и энергии, измеряемое в единицах физики. Это касается любой из форм деятельности — как практической, изменяющей природную и социальную реальность, так и духовной, изменяющей не сам мир, а представления человека об этом мире. Напомню, что духовная деятельность, интересующая социальную философию, не ограничивается созданием идеальных конструктов, существующих в человеческой голове. Она предполагает их опредмечивание, без которого идеи не подлежат социализации, превращающей их в значимый фактор коллективной жизни. Мысль одного, если использовать известное выражение Гегеля, может стать мыслью другого лишь в том случае, если «отяготит себя проклятием материи», превратится в знаково-символический объект, опредмеченную информацию, способную программировать и координировать коллективную активность людей.
11 Из сказанного следует, что субъект, интересующий социальную философию, не ограничивается познавательным и ценностным отношением к миру, он выступает как источник практической активности, которая целенаправленно меняет природную и социальную среду его существования. Соответственно, социальный субъект (в отличие от субъекта гносеологического) не редуцируется к процессам «чистого сознания», он обладает реальными субстратными и функциональными свойствами, выходящими за рамки сферы идеального, выступает как предметное существо, живущее в физическом мире, вовлеченное в его процессы и подчиняющееся его законам.
12 Ясно, однако, что физические свойства, присущие деятельности, содержатся в ней лишь в «снятом виде» и не способны определять ее сущность. Деятельность не может быть объяснена законами неживой природы, поскольку вызывается и направляется особым классом информационных целевых причин, которых в физическом мире (существующем «почему-то», а не «зачем-то») нет и не может быть. Они возникают лишь вместе с жизнью, порождая универсальное свойство информационности, присущее и биологическим системам, и социальному субъекту, активность которого представляет собой высшую эволюционную форму самоцельного существования, именуемого жизнью2.
2. Под информацией понимается совокупность сообщений, посредством которых живые, а позднее, кибернетические системы ориентируются в среде, оценивают внешние воздействия и внутренние состояния и программируют ответные реакции на них. Соответственно, цель (в широком кибернетическом понимании этой категории) представляет собой реактивный сигнал, предпосланный действию, вызывающий его и ориентирующий в предзаданном направлении.
13 Неудивительно, что социальный субъект выступает носителем универсальных свойств жизни, к которым относится не только наличие целей, но и характер некоторых из них. Живые системы, как известно, небезразличны к факту своего бытия и стремятся длить его, сохраняя себя в среде существования. Мы вправе говорить об объективных конечных целях жизни, присущих всем ее формам и представляющих собой инстинктивные или «инстинктоподобные» (в случае с человеком) влечения к сохранению ее факта и качества3.
3. Говоря о влечениях человека, я придерживаюсь трактовки В. Франкла, который настаивал на «фундаментальном различии между влечением к чему-либо, с одной стороны, и стремлением — с другой». Влечения, согласно Франклу «толкают» нас помимо нашей воли, в то время как стремления представляют собой осмысленные предпочтения человека в воле которого решать «хочет он или нет реализовать данный смысл» [Франкл, 1990: 63].
14 Небезразличное отношение к собственному существованию порождает у живых систем избирательное отношение к внешней и внутренней (организмической) среде, способность различать полезное, вредное и безразличное в ней, осуществлять адресный выброс энергии, производимый в нужное время и в нужном месте. Соответственно, у всех живых систем, включая социального субъекта, живущего в среде и за счет среды, возникают объективные потребности4, удовлетворение которых является необходимым условием биологического выживания и «комфортного» существования системы.
4. Под потребностями следует понимать не объекты и процессы, необходимые для жизни, а свойство живых систем испытывать надобность в таких объектах и процессах, отсутствие которых ведет к прекращению существования или депривации его качества. Именно актуализация потребностей, их переход в состояние нужды, требующей немедленного удовлетворения, становится инициальным фактором биологической и социальной активности [см. Момджян, 2015].
15 Еще одно сходство социального субъекта с биологическими системами связано с их адаптивностью, выступающей как универсальный способ самосохранения жизни. Было бы ошибкой рассматривать активность социального субъекта как альтернативу адаптации, а не как ее вид. Подобная точка зрения не учитывает наличия в среде таких условий, к которым люди вынуждены приспосабливаться независимо от степени своего технического могущества (речь идет о законах окружающего и охватывающего нас мира, которые человек способен использовать, но не может изменить).
16 Перечисленные свойства предметности, информационности, адаптивности, которые социальный субъект разделяет со всеми живыми системами, не исключают глубочайших субстанциальных различий между социальной и биологической активностью. Первопричиной этих различий я считаю особенности информационного поведения людей, связанные с наличием у них абстрактно-логического, вербально понятийного мышления, позволяющего моделировать реальный мир, создавать сверхчувственные символические аналоги его объектов и процессов, свойств и состояний, связей и отношений. Эта способность «кодировать» мир расширяет ориентационные возможности психики, позволяя человеку отвлекаться от случайных различий и обнаруживать существенные сходства между явлениями мира, недоступными наблюдению, открывать объективные законы этого мира и на этой основе «заглядывать в будущее», совершая интеллектуальный прогноз динамики среды.
17 Ориентационная специфика человеческого мышления определяет его реактивную специфику, которая связана с наличием у человека свободной воли. Последняя представляет собой способность к мотивационной экспертизе безальтернативных влечений, вызванных актуализацией человеческих потребностей, и выбору поведенческих реакций на них. Эта способность не исключает объективных целей жизни, наличествующих у социального субъекта и стоящих за его субъективными целями, представляющими собой идеальную модель желаемого результата. Свободы человека недостаточно для того, чтобы усилием воли «отменить» присущие ему «инстинктоподобные» (А. Маслоу) влечения и их принудительное воздействие на поведение. Однако ее достаточно для мотивационной оценки и ценностного ранжирования этих влечений, делящего их на «первостепенные» и «второстепенные», подлежащие удовлетворению или сознательной блокировке. Предельным случаем такого ранжирования является осознанный отказ от «факта» жизни, совершаемый ради сохранения ее «качества», связанного с экзистенциальными ценностями свободы, достоинства и др., воспринимаемыми как нечто «более важное, чем жизнь».
18 Ориентационные и реактивные возможности человеческого мышления радикально меняют образ жизни людей и, прежде всего, присущий им способ адаптации к миру, качественно отличный от адаптации биологических систем5. Так, в развитых человеческих сообществах перестают действовать механизмы видовой соматической адаптации, основанной на естественном отборе [Момджян, 2021]. Вместо изменений собственного тела люди целенаправленно меняют среду своего существования, создавая артефактные условия жизни (социосферу). При этом активная поведенческая адаптация человека обретает форму труда, который несопоставим по своей эффективности с «протрудовой» активностью животных.
5. В живой природе существуют разные типы и виды адаптации — она может быть видовой и индивидуальной; она может иметь соматический и этологический характер (в первом случае живая система приспосабливается к среде, меняя параметры своего тела, во втором — способы поведения в среде). Поведенческая адаптация может быть как пассивной, так и активной (в последнем случае приспособление к среде осуществляется путем целесообразного изменения самой среды, создания артефактных условий жизни, отсутствующих или недостающих в ней).
19 Дело в том, что труд человека соединяет в себе два фундаментальных фактора, которые в живой природе исключают друг друга. Первым из них является способность к целесообразному изменению среды, вторым — способность мыслить, предпосылая воздействию на внешние объекты воображаемые операции с образами этих объектов. Животные, способ существования которых связан с активной поведенческой адаптацией к среде (муравьи, пчелы и др.), не способны мыслить, в то время как человекообразные обезьяны, способные выходить за рамки рефлекторного поведения, не обладают, фигурально говоря, должным «трудолюбием».
20 С возникновением мышления меняется не только информационная основа активной адаптации, но и ее инструментальная основа. Речь идет об орудийном отношении к среде, основанном на способности создавать, хранить и многократно использовать орудия, отличные от органов собственного тела. Бесспорно, рефлекторная орудийность, присущая животным предкам человека, возникает до абстрактного мышления и становится стимулом к его развитию. Однако именно мышление придает орудийности специфически человеческий характер, отличающий ее от орудийности протоантропов и современных животных, для которых орудийные манипуляции не являются неотъемлемой чертой образа жизни, имеющей эволюционное значение для развития вида.
21 Изменяя способ человеческой адаптации к миру, мышление изменяет номенклатуру человеческих потребностей, создавая такие экзистенциальные надобности, которых нет и не может быть у животных. Качественно изменяется способ удовлетворения потребностей, который опосредуется системой сложно структурированных интересов, связанных с потребностями, но не совпадающих с ними6. Важно учесть, что мышление меняет не только индивидуальную активность людей, но и способ их совместного существования: возникает новый тип коллективности, основанный на нормативной регуляции поведения, принципах солидаризма, институциональном разделении труда и осознанном обмене его продуктами.
6. Под интересом понимается свойство социального субъекта испытывать надобность в объектах-медиаторах, необходимых для создания, хранения и использования предметов потребности. Социальному субъекту присущи орудийные, информационные, коммуникативные, организационные интересы, опосредующие удовлетворение человеческих потребностей.
22 Все эти трансформации формируют специфические особенности социального субъекта, который может быть определен как носитель целеполагающей активности, способный инициировать и контролировать ее ход, направленный на удовлетворение собственных потребностей, интересов и целей. В этом определении фиксируются три необходимые характеристики социальной субъектности, соединение которых делает ее возможным.
23 Первым очевидным признаком субъекта является способность действовать, осуществлять информационно направленную активность. Эта, казалось бы, банальная характеристика важна для правильной локализации социальной субъектности, ответа на вопрос: кто именно является носителем субъектных свойств в общественной жизни людей? Зоной относительного согласия в современном понимании этой проблемы можно считать отказ от непопулярной ныне идеи трансцендентного субъекта, который формирует социальную реальность (на манер гегелевской Абсолютной Идеи) или совершает прямые интервенции в историю (как это делает Бог в концепции А. Тойнби)7]. Большинство современных философов исходит из идеи «посюстороннего» субъекта, что не исключает принципиального спора между сторонниками двух противоположных точек зрения, которые К. Поппер именовал «методологическим коллективизмом» и «методологическим индивидуализмом».
7. Характеризуя современную социальную теорию П. Штомпка пишет: «наконец-то субъект деятельности очеловечен и социализирован одновременно. Вновь появляются обычные люди и приобретают действительно человеческие размеры. Они — знающие, но не всевидящие; обладающие силой, но не всемогущие; созидающие, но не волшебники; свободные, но не беспредельно» [Штомпка, 1996: 62
24 Сторонники первой точки зрения убеждены в существовании коллективных субъектов деятельности, представленных разнообразными объединениями людей — социальными группами и институтами, способными реально влиять на ход человеческой истории. Именно их рассматривают в качестве полноправных субъектов общественной жизни, в то время как субъектность отдельных людей ограничивают самовоспроизводством в сфере быта или отрицают вовсе, считая индивидов несамоцельными и несамоценными «клетками» коллективного организма.
25 Сторонники второй точки зрения, которую разделяет автор данной статьи, считают носителями субъектных свойств лишь отдельно взятых людей — индивидов, обладающих монополией на целеполагающую активность, которая формирует социальную реальность. Конечно, такой индивидуальный субъект формируется, живет и действует в среде себе подобных, вступая в необходимые связи с другими субъектами. Отвергая крайности номинализма, считающего коллективность терминологической, а не онтологической данностью8, мы можем признать, что формы этой коллективности выступают как институциональная среда, детерминирующая индивидуальную активность9, что «социальные формы являются необходимым условием любого интенционального (целенаправленного) акта, ...их предсуществование полагает их автономию как возможных объектов научного исследования и что их причиняющая способность заставляет признать их реальность» [Бхаскар, 1991: 105].
8. Общество в этом случае понимается как «множественное число» от слова человек, отрицается существование надындивидуальных реалий общественной жизни, матриц социального взаимодействия, которые не сводятся к факторам индивидуальной активности. Как справедливо замечает Р. Бхаскар, «в то время как очень немногие люди (по крайней мере вне круга профессиональных философов) в наши дни стали бы защищать тезис, что, например, магнитное поле — это только мысленная конструкция, — такой взгляд на общество остается широко распространенным» [Бхаскар, 1991: 105].

9. Нельзя не согласиться с тем же Р. Бхаскаром, утверждающим, что «социальные формы являются необходимым условием любого интенционального (целенаправленного) акта,.. их предсуществование полагает их автономию как возможных объектов научного исследования и что их причиняющая способность заставляет признать их реальность» [Бхаскар, 1991: 105].
26 Но это не значит, что социальные группы и институты (такие, как общество, классы, государство и др.), способные влиять на деятельность людей, могут сами осуществлять ее, т.е. обладают необходимыми свойствами социального субъекта. Никто не спорит с тем, что принадлежность к коллективу, включенность в систему общественных отношений, формирующих безличные социальные роли и статусы, программируют интересы образующих коллектив людей, определяют характер их действий. Однако свойством действовать, специфицирующим социального субъекта, обладают все же люди, а не объединяющие их коллективы, которые не имеют собственных потребностей, интересов и целей (которые отличались бы от схожих потребностей, интересов и целей образующих их людей) и не способны осуществлять самостоятельную целеполагающую активность.
27 Возвращаясь к классифицирующим свойствам субъекта, следует отметить, что способность действовать, осуществляя информационно направленную активность, является необходимым, но не достаточным его признаком. Вторым фактором субъектности является субстанциальность, то есть способность к самоцельной активности, в ходе которой реализуются собственные, имманентно присущие субъектам цели.
28 Альтернативой такого самоцельного существования является существование функциональное, в ходе которого информационная система действует, реализуя внешние, не собственные, извне заданные цели (как это происходит с отдельными подсистемами и органами живого организма, исполняющими предзаданные функции, а также со специализированными социальными институтами и социальной предметностью, имеющими внешнее назначение).
29 Субъект деятельности, напротив, представляет собой самоцельное существо, адаптивная активность которого направлена на реализацию имманентных влечений и порождаемых ими потребностей, интересов и проектных целей. Способность к самоцельному существованию отличает социального субъекта от функциональных объектов, к числу которых относятся саморегулирующиеся кибернетические устройства, которые способны осуществлять информационно направленную активность, эффективно имитируя деятельность людей (достаточно вспомнить современные суперкомпьютеры, обыгрывающий сильнейших шахматистов мира).
30 Говоря о способности к самоцельному существованию, я отчетливо понимаю тот факт, что социальный субъект не только живет в обществе, но и функционирует в нем. Позднее мы рассмотрим ситуацию добровольного или вынужденного функционирования, в которой субъект остается субъектом до тех пор, пока сохраняет свою самоцельность, способность интериоризировать внешние цели, превращая их в собственный, хотя и не всегда добровольный жизненный выбор.
31 Ясно, однако, что субстанциальность также не является достаточным признаком субъекта, поскольку способностью самоцельного существования, наделены не только люди, осуществляющие деятельность, но и неспособные к ней биологические организмы.
32 Соответственно, к признаку самоцельности следует добавить еще один необходимый признак субъекта, который указывает на субстанциальное отличие деятельности от иных форм активности. Речь идет о целеполагании, которое представляет собой способность не только следовать собственным целям, но и полагать их, осуществляя свободный выбор между ними. Этим целеполагающая активность социального субъекта, обладающего свободной волей, отличается от целесообразной активности биологических систем, реализующих генетически предзаданные программы [см. Момджян, 2017].
33 Определив исходные свойства субъекта, мы можем дать краткое определение объекта — альтернативного субъекту элемента деятельности. Объектом является все то, на что направлена целеполагающая активность субъекта, на которую объект не способен ответить активностью идентичного типа. В этом плане объект выступает как пассивный элемент социального действия, с той оговоркой, что эта пассивность понимается не как бездействие вообще, а как неспособность к активности целеполагающего типа.
34

Как связаны между собой субъект и объект социального действия?

35 Воздействие субъекта на объект порождает организационную связь между ними, которая характеризуется онтологической взаимоположенностью, композиционным взаимопересечением и процессуальным взаимопроникновением субъектных и объектных параметров деятельности.
36 Идея онтологической взаимоположенности субъекта и объекта может быть раскрыта с помощью нескольких хорошо известных из истории философии формул: 1) нет деятельности без субъекта и нет субъекта вне деятельности; 2) нет деятельности без объекта и нет объекта вне деятельности; 3) нет субъекта без объекта и нет объекта без субъекта. Впрочем, эти формулы нередко вызывают непонимание, источником которого является либо философский догматизм, либо дурно истолкованные соображения «здравого смысла».
37 Может показаться, к примеру, что тезис «нет деятельности без субъекта» противоречит реалиям современной общественной жизни с присущей ей тотальной цифровизацией. Возникает вопрос: разве мы не должны считать деятельностью автоматическую сборку автомобилей, осуществляемую роботизированными устройствами, которым по определению отказано в наличии субъектности?
38 Ответ на этот вопрос может быть только отрицательным. Дело в том, что деятельность человека выступает как неразрывное единство процедур целепостановки и процедур целереализации, представляющих собой ее органически связанные несамодостаточные фазы. Целепостановка, не доведенная до целереализации, дает нам не деятельность (в ее социально-философском понимании), а нереализованное намерение действовать, интересное для психологической, но не социальной науки. Точно также не является самостоятельной деятельностью процедура реализации цели, рассмотренная отдельно от инициирующей ее целепостановки. Это значит, что функционирование роботизированных систем, возможное лишь после того, как подлинный субъект осуществил программирование этих устройств, предстает перед нами не как деятельность, а как имманентная ей фаза операциональная целереализации, неотделимая от предшествующей ей целепостановки.
39 Деятельность невозможна без субъекта, но означает ли это, что субъект не может существовать вне и помимо деятельности? Спрашивается: разве человек не способен осознанно «бездействовать», сохраняя при этом свои субъектные потенции? Чтобы ответить на этот вопрос, следует учесть, что термин «бездействие» имеет несколько значений и используется для описания разных ситуаций.
40 В одном из случаев бездействием называют воздержание от физической активности, предпринятое человеком, который «передоверяет» реализацию собственных целей другим людям, действующим в его интересах. Подобное операциональное «бездействие», к примеру, пассажира такси, который использует труд таксиста в собственных интересах и целях, не вмешиваясь в процесс управления автомобилем, отнюдь не превращает его в «объект перевозки».
41 Существует, еще один тип «бездействия», которое правильно было бы назвать бездействием юридическим. Хорошо известно, что в уголовном кодексе многих стран мира имеется статья, предполагающая наказание людей, воздерживающихся от предписанных законом действий. Не означает ли это, что можно быть субъектом правонарушения, не осуществляя при этом никаких практических действий?
42 Ответ опять-таки отрицательный. Следует понимать, что капитан судна, который из корыстных соображений или соображений безопасности прошел мимо терпящих бедствие, бездействовал лишь с юридической точки зрения. Он воздержался не от действий как таковых, а от действий, предписанных законом. Мы вправе осудить такое поведение, но не должны ставить под сомнение субъектный статус людей, осуществляющих подобную целеполагающую, пусть и противоправную активность.
43 Не менее ошибочны взгляды, утверждающие возможность существования деятельности без объекта. Так, нельзя считать «безобъектной» активность субъекта, которая обращена на собственное тело (как это происходит в случае с занятием физкультурой) или собственное сознание (как это имеет место, к примеру, в случае изучения иностранного языка). В подобных случаях связь субъекта и объекта принимает форму их композиционного пересечения, когда субъект делает самое себя объектом собственной целенаправленной активности.
44 Весьма распространенной философской ошибкой является представление об объекте, способном существовать вне деятельности и независимо от субъекта. Именно такую ошибку, связанную с некатегориальной трактовкой термина «объект», допустил В.И. Ленин, критиковавший Рихарда Авенариуса за идею «принципиальной координации» субъекта и объекта.
45 В завершении скажу несколько слов о том типе связи субъекта и объекта, который характеризуется их процессуальным взаимопроникновением. Речь идет о процедурах распредмечивания, когда свойства, присущие объекту, «перетекают» в свойства воздействующего на него субъекта, и процедурах опредмечивания, когда присущие субъекту свойства оказываются запечатленными в свойствах изменяемого им объекта. Простейшим примером опредмечивания можно считать процесс чтения, в ходе которого полезная информация, содержащаяся в знаково-символическом объекте, именуемым «книга», усваивается «живым» человеческим сознанием, становясь его собственным содержанием. Примером распредмечивания, напротив, может быть ситуация, в которой личностные свойства автора могут быть реконструированы в ходе анализа написанных им текстов.
46 Перейдем, однако, к одной из наиболее дискуссионных проблем социальной субъектности, имеющей важное мировоззренческое значение – проблеме возможной объектности человека.
47

Проблема объектности человека
48 Из сказанного выше следует, что статусом субъекта обладают люди и только люди. Но означает ли это, что мы можем поставить знак равенства между понятиями «человек» и «субъект»? Я даю отрицательный ответ на этот вопрос совсем не потому, что признаю субъектность социальных институтов, каковая является мифом. Дело в другом: в том, что человек не при любых обстоятельствах является субъектом, может превращаться в объект чужой деятельности.
49 Говоря о возможной объектности человека, нужно строго определить ее условия, отказавшись от ошибочных ее толкований (примером подобной ошибки служит уже упоминавшаяся точка зрения, считающая объектом человека, поручающего другим людям операциональную реализацию собственных целей). На самом деле мера физической активности человека не может служить основанием для утверждения или отрицания его субъектности. Понимая это обстоятельство, мы не должны считать объектами студентов, которые слушают лектора, получая нужную им информацию, или законопослушных граждан, считающих нужным исполнять указы избранной ими власти. Во всех этих случаях речь идет о добровольном и взаимовыгодном взаимодействии субъектов, преследующих собственные интересы и цели.
50 Однако мы знаем, что субстанциальность субъекта не исключает необходимости функционировать в обществе, реализуя извне заданные цели. При этом далеко не во всех случаях это функционирование имеет добровольный характер. Нередко человека принуждают действовать в чужих интересах, которые противоречат интересам принуждаемого. Возникает вопрос — сохраняет ли он свои субъектные свойства или утрачивает их, превращаясь из самоцельного субъекта в объект принуждения?
51 Эта проблема издавна обсуждалась философами, предлагавшими разные способы ее решения. Я полагаю, что ответ на поставленный вопрос зависит от характера принуждения, которое в одном случае оставляет за принуждаемым свободу выбора, а в другом лишает его таковой.
52 В первом случае человека заставляют реализовывать чужие цели под угрозой прямого ущерба его интересам. В крайних случаях неподчинение чревато лишением жизни — как это было, к примеру, в ситуации с рабами, который юридически лишали субъектных прав, включая право на жизнь, рассматривали в качестве объектов собственности, «говорящих орудий труда».
53 Нетрудно видеть, что философский взгляд на ситуацию отличен от подобной юридической презумпции. Конечно, философ признаёт тот очевидный факт, что раб является носителем предписанной, а не добровольно избранной функции, т.е. выступает как средство реализации внешних целей, которые он не стал бы осуществлять без принуждения. Однако констатация этого факта не означает, что мы признаем бесспорным объектный статус раба, утрату им субъектных свойств, связанных со способностью реализовывать собственные цели, свободно выбирая между ними.
54 Начнём с того, что функциональность человека качественно отлична от функциональности социальных предметов — она не отменяет способности к самоцельному существованию, а лишь «накладывается» на неё. Эта касается не только людей, но и иных субстанциальных существ, которые следуют собственным целям в условиях вынужденного функционирования. Очевидно, что тягловая лошадь, функционирующая в качестве транспортного средства, ничуть не утрачивает имманентные цели существования, учёт которых является необходимым условием ее успешного использования людьми.
55 Однако ситуация с функционирующим человеком неизмеримо сложнее ситуации с функционирующим животным, поскольку собственные цели существования, которыми руководствуется принуждаемый человек, доступны мотивационной экспертизе, зависят от ценностных предпочтений и потому не предопределяют характер поведения. Это значит, что человек, принуждаемый к рабскому труду, сохраняет не только самоцельность, но и способность к целеполаганию — выбору одной из возможных моделей поведения.
56 Статистически вероятным, конечно, является выбор в пользу смирения, к которому принуждает человека присущее ему стремление сохранить жизнь и избежать телесных наказаний за непослушание. Именно эти собственные цели побуждают человека подчиниться внешнему принуждению, согласившись с рабским существованием. Парадокс ситуации состоит в том, что условием рабского статуса является согласие человека стать рабом, готовность санкционировать собственное рабство ради биологического выживания во враждебной среде и защиты от истязаний.
57 Конечно, это согласие не является добровольным, понимая под добровольностью выбор в пользу желаемого блага, осуществляемый без всякого принуждения. И, тем не менее, недобровольное согласие остается согласием, поскольку далеко не всегда люди могут выбирать между безусловным благом и безусловным злом. Нередко человеку приходится делать выбор между разными степенями зла, предпочитая меньшее из них большему. Соответственно, человек, согласный стать рабом, считает рабство меньшим из зол, которое он предпочитает смерти, воспринимаемой как абсолютное зло.
58 В любом случае отказ от свободы является собственным выбором человека, принуждаемого к рабству, который не является единственно возможным. Рабу доступен альтернативный жизненный выбор — отказ от рабства ценой фактического самоубийства, нарушающего, как может показаться, закон самосохранения жизни. Эта коллизия уже рассматривалась нами выше. Повторю: признавая самосохранение объективной целью жизни, которая имеет генетическую основу, следует понимать две особенности, присущие человеку. Первое — самосохранение людей не сводится к биологическому выживанию, но включает в себя генетически фундированное стремление к «лучшей» жизни, сохраняющей не только человеческое тело, но и личностную идентичность человека, формирующие ее склонности и предпочтения. Второе — в экзистенциальной ситуации, когда нельзя одновременно сохранить и факт, и качество своей жизни, человек, обладающий свободной волей, имеет беспрецедентную для других живых существ возможность выбора между ними.
59 Как следствие, люди, ставящие ценности свободы и достоинства выше, чем возможность жить в цепях, способны отринуть рабство ценой собственной жизни (такой выбор, конечно, является привилегией меньшинства, однако его могут делать не только люди «бытийного» склада, но и убежденные «жизнелюбы», если и когда мера испытываемых ими страданий превышает возможность их переносить).
60 Возможность выбора альтернативных моделей поведения, которая сохраняется в условиях внешнего принуждения, свидетельствует о наличии свободы, являющейся неотъемлемым признаком субъектности как высшей формы самоцельного существования. Эта свобода проявляется субъектом в обоих случая — как при согласии быть рабом, так и при отказе от рабства. Конечно, такая констатация может вызвать недоумение, поскольку бытовая логика мешает нам считать, что осознанный отказ от свободной жизни также является актом свободы. Столь же сложно с точки зрения обыденного сознания считать свободным человека, закованного в цепи или умирающего на кресте. Чтобы развеять подобные сомнения, мы должны понимать саму суть свободы и учитывать разнообразие ее форм.
61 Речь идет о двух фундаментальных видов человеческой свободы, которые следует отличать друг от друга. Одной из них является свобода внешняя (или свобода целереализации), представляющая собой способность человека контролировать условия собственной жизни и делать все то, что он считает нужным делать (включая действия бессмысленные и неосуществимые, образующие, по Гегелю, сущность «неразумной свободы» или произвола). Другой вид свободы — свобода внутренняя (или свобода целепостановки), которая выступает как способность человека самостоятельно определять желаемые цели жизни и на этом основании не делать то, что он не считает нужным делать.
62 Именно внутреннюю свободу Жан-Поль Сартр рассматривал как неотчуждаемое свойство человека, который «обречён» быть внутренне свободным до последних минут своей жизни и не утрачивает это субъектное свойство в условиях внешнего принуждения.
63 Впрочем, эту «обреченность» не следует абсолютизировать. Человек, увы, способен стать объектом, что происходит в результате внешнего воздействия, лишающего его возможности выбора. Речь идёт об особом воздействии, которое не ставит своей целью принудить человека к подчинению под угрозой неприемлемого ущерба. Объектность человека вызывается воздействием, которое не учитывает и не ждет от него поведенческих реакций, избранных в результате переживаемого страха. Такая ситуация возникает тогда, когда человека лишают возможности делать что-то, поскольку с ним делают что-то, не интересуясь реакциями жертвы, не принимая во внимание ее возможное поведение. Происходит нечто такое, что не требует согласия человека и не зависит от его отказа. Человек утрачивает субъектность, когда он не способен сознательно участвовать в происходящем, подчиняясь или сопротивляясь внешнему принуждению.
64 Проще всего проиллюстрировать такую объектность на примере умерщвления человека, осуществляя которое, убийца не интересуется внутренними состояниями жертвы и его возможными действиями, никак не влияющими на происходящее. Другим примером может быть такое омерзительное преступление как изнасилование. Жертва последнего сохраняет субъектность до тех пор, пока может самостоятельно решать — сопротивляться насилию или смириться с ним в целях самосохранения. Но если насильник ударил женщину по голове и дальнейшее происходит с ее бесчувственным телом, жертва утрачивает всякую субъектность, становясь объектом преступления.
65 Впрочем, человеческая объектность далеко не всегда связана с физическим насилием и уголовными правонарушениями. Предприниматель может рассчитать своего работника, не принимая во внимание его согласие или несогласие, превратив его тем самым в объект увольнение. Другое дело, что эта объектность является ситуативной — в тот момент, когда уволенный начинает бороться за свои права, он немедленно утрачивает статус объекта, возвращая себе полноценную субъектность.

Библиография

1. Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика / пер. с фр. М.: Прогресс, 1989.

2. Бодрийяр Ж. Прозрачность зла / пер. с фр. Л. Любарской и Е. Марковской. М.: Добросвет, 2000.

3. Бхаскар Р. Общества / Социологос. Bып. 1. М.: Прогресс, 1991

4. Галанина К.Э. Трансформация концепта субъекта в философии Людвига Витгенштейна // Вопросы философии. 2011. № 7. С. 68–81.

5. Делез Ж. О смерти человека и о сверхчеловеке // Делез Ж. Фуко / пер. с фр. Е.В. Семиной. М.: Изд-во Гуманитарной литературы, 1998.

6. Ильенков Э.В. Проблема идеального // Вопросы философии. 1979. № 6. С. 128–140.

7. Ильин А.Н. Антропология субъекта // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение». 2010. №1.

8. Момджян К.Х. Универсальные потребности и родовая природа человека // Вопросы философии. 2015. № 2. С. 3–15.

9. Момджян К.Х. Социально-философский анализ свободы человеческой воли // Вопросы философии 2017. № 9. С. 68–81.

10. Момджян К.Х. Субстанциальный подход в теоретическом обществознании, его необходимость и принципы // Вопросы философии. 2022. № 2. С. 71–82.

11. Фоменко А.П. Проблема субъекта в философии постмодернизма // Ценности и смыслы. 2016. № 2. С. 8–18.

12. Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.

13. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук / пер. с фр. В.П. Визгина, Н.С. Автономовой. СПб.: A-cad, 1994.

14. Штомпка П. Социология социальных изменений / пер. с англ. В.А. Ядова. М.: Аспект Пресс, 1996.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести