Так же, как тоталитаризм советского типа определял природу, сознание и особенности бытования человека мирного времени, так же, если не в большей мере, с началом Великой Отечественной войны он воздействовал на сознание и поступки человека сражающегося. Первые послевоенные размышления на этот счет были предложены в военной прозе писателей-фронтовиков — В.П. Астафьева (роман «Прокляты и убиты»), В.В. Быкова (повести), а также военного корреспондента В.С. Гроссмана (роман «Жизнь и судьба»). Возникнув в СССР с началом правления Сталина, тоталитаризм быстро нащупал собственную фундаментальную основу — покоящийся на человеческом инстинкте самосохранения страх. Именно страх, подпитываемый зачастую лишенными конкретной целевой направленности, но постоянными и жестокими репрессиями, овладел советским обществом настолько, что, наряду с факторами политического и организационного характера, стал одной из причин масштабных катастрофических поражений начала Великой Отечественной войны. Определение Отечественной войны не только как народной, но и как войны тоталитарного государства не согласуется с позицией, согласно которой сталинский тоталитаризм военного времени со свойственной ему жестокостью был столь необходим, что его критический анализ недопустим и должен расцениваться как антипатриотичный. В статье предпринимается попытка показать, что советский тоталитаризм имел исторические корни, а в войну не только не способствовал, но объективно препятствовал победе над фашизмом. Тоталитаризм низводил человека-воина до уровня средства решения задач, создавал условия, при которых смелость и профессионализм иногда уступали место страху и трусости, нередко рождал в настроениях людей стремление любой ценой и в первую очередь угодить вождю и его ближнему кругу, в целом был врагом свободного человека и при возможности такого человека уничтожал.
Героизм — качество, способность и добродетель — был одним из решающих факторов военной победы СССР. Но рассматривать его сам по себе, в отрыве от общей характеристики Великой Отечественной войны не только как народной, но и как ведущейся одним тоталитарным государством против другого, было бы неверно. В военном героизме с неизбежностью проступали следы сталинского тоталитаризма мирного времени. Оказавшиеся на войне советские люди «из ада попадали в ад» и часто были вынуждены являть героизм, понуждаемый «рукотворными» обстоятельствами и страхом, компенсирующий ошибки и бесчеловечность, оказывающийся следствием сталинского тоталитарного зла. И если бы советским бойцам был свойствен только этот вынужденный героизм, то, сталкиваясь с фашистским героизмом, берущим начало в жажде наживы, дисциплине и долге, им одержать победу вряд ли бы удалось. Главным и основным у советского солдата был героизм свободный, проявляемый вне тоталитарных действий и идеологии, после войны далеко не сразу «пробившийся наружу», всеми понятый и признанный. Истоки свободного военного героизма брали начала в добре, которое имело место в жизни каждого. Для кого-то самым главным, первым истоком героизма были мать, семья, родной дом. Для кого-то — воспринятые смыслы и ценности великой культуры. Для кого-то — верность присяге и профессиональный долг. Для кого-то — ценности и смыслы христианства. Каково в реальности было соотношение героизма вынужденного и героизма свободного — сказать нельзя. Равно как и нельзя взвесить то, что в победном итоге было результатом страха перед стоящим за спиной заградотрядом или толкающей вперед, на вражеский огонь силой любви.
Исследование работ Г.Л. Смирнова, А.А. Зиновьева и В.И. Толстых, предпринятое в первой части статьи, показало, что ни у одного автора нет философско-социологического анализа феномена советского человека. Тому, что таковой возможен, посвящена вторая часть статьи, в которой анализируется опыт изучения советского человека в трудах Н.Н. Козловой, Т.И. Заславской и Ю.А. Левады и его сотрудников. Методология Козловой ориентирована на работу с характерными типажами советского общества, а также раскрытие механизма превращения изначально различающихся по своей природе людей в стандартизированный тип советского человека. Так, обучая детей, молодежь и взрослых, власть производила номинацию — означивание составных частей мира. Козлова раскрывает этот процесс на примере крестьянства. Методология Заславской — макросоциологический анализ советского человека на материале исследований конца 1990-х – начала 2000-х годов, где постсоветский человек рассматривается в качестве человеческого потенциала — в социально-демографическом, социально-экономическом, социокультурном и деятельностном аспектах. Методология Левады — конкретно-социологический мониторинг современного ему общества с вычленением количественных показателей базовых черт природы советского человека, на основе которых делаются заключения с приоритетным вниманием к проблематике связей индивида в коллективе, а также отношений с государственной властью. В статье делается вывод о том, что три указанных методологических подхода как взаимодополняющие и взаимокорректирующие могут быть значимыми для дальнейших комплексных разработок феномена советского человека.
Scopus
Crossref
Высшая аттестационная комиссия
При Министерстве образования и науки Российской Федерации
Научная электронная библиотека