Мировая эпидемия коронавируса SARS-CoV-2 (Covid-19), начавшаяся в 2019 году в Китае, охватившая вскоре всю планету и продолжающаяся в ослабленной форме вплоть до настоящего времени, — событие беспрецедентное по своему охвату и влиянию на самые разные стороны человеческой жизни. Действительные последствия новейшего «мора» еще предстоит узнать. Однако уже сейчас можно с уверенностью сказать, что помимо прямых фактических последствий, выражаемых количеством переболевших и умерших, исчисляемых экономическими и материальными потерями, пандемия имеет серьезные последствия в виде меняющихся систем ценностей и социальных институтов. К их числу относятся системы политических, юридических и моральных ценностей, которые венчают то, что мы могли бы вслед за Хайдеггером обозначить термином «жизненный мир». В отличие от многих прежних эпидемий, которые могли бушевать столетиями, уносить жизни миллионов людей, не меняя при этом принципиально общие системы ценностей и жизненный мир, современная пандемия коронавируса, напротив, похоже, безвозвратно меняет общий ценностный вектор развития человечества. Как именно, только ли пандемия тому виной, в каком направлении все меняется, не является ли пандемия более следствием, нежели причиной этого — нам только предстоит узнать, и специальный выпуск журнала «Человек» представляет собой одно из усилий в этом направлении. В номере собраны статьи, написанные на основе докладов, прозвучавших на XII Международной конференции Школы философии и культурологии НИУ ВШЭ «Философия и культура в период пандемии», прошедшей с 30 сентября по 2 октября 2021 года. Они посвящены философскому, культурологическому, социологическому анализу проблем, возникших или требующих переосмысления в условиях пандемии коронавируса Covid-19 в самых разных сферах общественной практики — в медицине, праве, политике, экономике, культуре. Эти проблемы в большинстве своем не новы, пандемия заставляет переосмысливать заново прежние проблемы, но есть достаточно оснований полагать, что нынешняя ситуация уникальна. Ее уникальность состоит в том, что достойный выход из пандемии не представляется возможным без существенного философско-нормативного пересмотра всех или почти всех известных нам ценностей.

<h3><strong>Пандемии в истории человечества. Третий</strong><strong> (первый?)</strong><strong> всадник апокалипсиса </strong></h3>

Явление пандемии, эпидемии, мора или массовых заболеваний не является чем-то новым в истории человечества. Юстинианова чума (541–750) унесла около 90 млн человек, «Черная смерть» в Европе (1346–1353) — до 200  млн. Эпидемия «Коколицтли» (1545–1548) в Центральной Америке привела к смерти 15  млн. Подобных трагических событий в истории человечества немало. Это явление отражено в христианском символе третьего (первого по другим данным) всадника апокалипсиса из шестой главы Откровения Иоанна Богослова. Мор, неважно, вследствие голода или болезней, был частным гостем людей везде на планете. Он мог следовать немедленно за войной — всадником на красном коне. При этом и тот и другой всадник следовали за всадником на белом коне, олицетворявшим, согласно одной из интерпретаций, завоевателя. Венчал всю процессию всадник на бледном коне, олицетворявшим смерть. Возможна и такая интерпретация, согласно которой первый всадник на белом коне — это и есть пандемия, более известная под названием чумы или мора. За ней следуют война, голод и смерть. Так или иначе, вся эта компания являлась человечеству в его истории с неизменным постоянством. Последовательность могла быть различной, но совершенно очевидно, что эти четыре персонажа тесно между собой связаны и их периодическое появление, хотя и в различной последовательности, неизбежно. Такое представление подверглось сомнению только в эпоху позднего модерна, когда постепенно стала усиливаться уверенность в возможности человеческого разума подавить не только массовые эпидемии, но и наложить ограничения на войну, злоупотребления властей и даже одержать победу над смертью.

Действительно, начиная с ХVIII века медицина достигла впечатляющих успехов в борьбе с массовыми инфекционными заболеваниями. Некоторые из этих заболеваний, такие как чума, оспа, тиф, холера были почти забыты. Разумеется, за пределами Европы массовые инфекционные заболевания еще долго продолжали заявлять о себе. Чума, разразившаяся в 1855 году, погубила в Китае и Индии около 12 млн человек. Но даже и там локализация эпидемий рассматривалась лишь как дело времени и техники.

В ХХ веке человечеству пришлось столкнуться с целым рядом новых, ранее невиданных заболеваний. Эпидемия ВИЧ с 1980 года унесла жизни 35 млн человек. Пандемия «свиного» гриппа A/H1N1 (2009–2010) — почти 600 тыс. жизней. Лихорадка Эбола в Западной Африке (2013–2015) — более 11 тыс. умерших. Но и эти заболевания были так или иначе локализованы, если не искоренены. Можно говорить и о появлении некоторого раннего варианта пандемии коронавируса. Испанский грипп — его предтеча — бушевал в 1918–1920 годах и унес жизни по некоторым данным до 50 млн человек.

Человечеству еще с середины 1960-х годов были известны несколько разновидностей коронавирусов, которые не вызывали особой тревоги, их распространение удавалось более или менее остановить. Но коронавирус SARS-CoV-2, вызвавший с 2019 года пандемию Covid-19, не удалось так легко остановить. Стремительно распространившись, эпидемия выявила риски и для породившего ее процесса глобализации. Но самой главной проблемой оказалось то, что сомнения стали вызывать меры, направленные на локализацию заболевания, а последствия этих мер нередко воспринимаются чуть ли не как нечто худшее, чем сама болезнь. Все это заставляет нас рассматривать пандемию не как очередной всплеск нового массового заболевания, каких было и прежде немало, но как катастрофу нового типа, причем одну из катастроф, наряду с другими и взаимно друг друга усиливающими. Нам придется признать, что успехи человечества в преодолении этих бедствий были явно преувеличены.

<h3><strong>Пандемия в рамках общей логики катастроф</strong></h3>

В начале 2020 года, когда пандемия уже собирала свою жатву, была опубликована книга Т. Орда, которая принадлежит новому направлению философии — философии катастрофы. Само по себе появление этого направления весьма знаменательно и совпадает с общей логикой постмодерна, свертыванием проекта модерна, возвращением в домодерн или, по меньшей мере, ранний модерн эпохи барокко с его характерным ощущением тревоги и катастрофы. Орд рассматривает два существенных для него понятия. Первое — «экзистенциальный риск» — он определяет как «…риск, который угрожает … долговременному потенциалу человечества» [Ord, 2020: 37]. Второе он называет «экзистенциальной катастрофой», которую определяет как «разрушение долговременного потенциала человечества». Экзистенциальная катастрофа влечет за собой либо полное исчезновение человечества, либо его продолжающееся существование в значительно менее благоприятных условиях. Последнее, в свою очередь, является следствием либо окончательного коллапса, либо утверждением невосполнимой дистопии (или антиутопии — противоположности утопии). Различие между ними определяется лишь временными рамками, заключенными между внезапностью и процессом постепенной деградации.

Пандемия является не столько причиной, сколько демонстрацией этой деградации. Дистопия предполагает очень несправедливое или плохое общество, преисполненное человеческих страданий. Как риск, так и катастрофа могут быть следствием естественных причин, включая астероиды, кометы, супер-извержения, взрывы галактик, а также результатом неконтролируемых действий самого человека, включая изменение климата, массовые болезни или разрушение естественной среды обитания. Но есть и катастрофы иного плана. Они вызваны не столько естественными причинами, сколько изначальным несоответствием между грандиозными замыслами и скромными возможностями человека. К числу последних принадлежит и пандемия. Она вызвана главным образом не столько естественными причинами, сколько непродуманностью человеческих действий в условиях глобализации, в которой благоприятные для человечества последствия смешиваются с неблагоприятными в результате общего несоответствия между техническими возможностями человека и его моральными способностями.

Можно отметить еще некоторых авторов, принадлежащих к этому новому направлению философии. В их числе У. Бек с его книгой «Метаморфозы мира» [Beck, 2016]. Усложнившаяся жизнь требует от нас иначе видеть мир и всерьез учитывать негативный побочный результат стремления к благим целям, равно как и позитивный побочный результат стремления ко злу. Но человечество не способно ни к тому, ни к другому, и Бек не без основания полагает, что человечество едино в своей общей домодерновой тенденции к упадку. Т. Джудт в книге «Несчастья земли» [Judt, 2010: 182] пишет, что наша жизнь устроена коренным образом неверно. Мы отучились видеть разницу между справедливостью и законом. В течение по меньшей мере последних тридцати лет мы достигли совершенства в нашем вечном стремлении придать вид добродетели пороку, следуя во всем материальному интересу. Джудт, по сути, прямо повторяет известную мысль Достоевского, высказанную в романе «Идиот»: «Покажите мне связующую настоящее человечество мысль хоть в половину той силы как в те столетия. И осмельтесь сказать, что не ослабели не помутились источники жизни под этою «звездой», под этою сетью, опутавшею людей. И не пугайте меня вашим благосостоянием, вашими богатствами, редкостью голода и быстротой путей сообщений! Богатства больше, но силы меньше; связующей мысли не стало; все размягчилось, все упрело и все упрели! <em>Все, все, все мы упрели</em>…» [Достоевский, 2014]. Это стремление представить порок под видом добродетели составляет ныне, по мысли Джудта, единственный смысл коллективного существования. Мы отучились задавать простые вопросы о честности и справедливости, и все сводим к денежному эквиваленту. Последствия не заставили себя ждать. Юваль Ной Харари в двух книгах «Краткая история человечества» и «Человеко-Бог. Краткая история завтрашнего дня» [Harari, 2011; Harary 2017] тоже вскрывает бесконечные противоречия, с которым столкнется человечество в ближайшем будущем, и для их разрешения не будет ни готовых решений, ни оптимистических перспектив. Разумеется, философия пессимизма не нова и тесно связана с общими тенденциями постмодерна. Но в новых условиях пандемии она обретает второе дыхание.

<h3><strong>Последствия и проблемы пандемии</strong></h3>

Прямые последствия пандемии могут быть выражены в количестве человеческих смертей и болезней. Именно так измерялись до сих пор все массовые инфекционные заболевания. Однако этого недостаточно для оценки современной ситуации. Нынешняя пандемия также оказывается в едином смысловом ряду с войной, голодом, смертью и безответственным правлением. Ничто из этого списка само по себе не ново, но все это вместе уже не встраивается в логику модерна и Просвещения с их безудержным оптимизмом.

Проблематика пандемии содержит два смысловых ряда. Многие авторы рассматривают проблемы пандемии как вытекающие либо напрямую из самих обстоятельств массовых болезней и смертей, либо из мер по их локализации. Суть этих проблем заключается в отказе от прежней свободы передвижения, ограничении контактов, разрушении жизненного мира и многое другое. Но есть и иной ряд проблем, который очерчивают другие авторы. Сама пандемия предстает если и не результатом чьего-то прямого умысла, то, во всяком случае, используется злонамеренными силами в своекорыстных интересах. Проблема видится ими не столько в самой пандемии, сколько в мерах, направленных на борьбу с ней, и в том, кто именно направляет эти усилия. Но самое главное, что и сама пандемия, и меры по борьбе с ней являются лишь следствием куда более фундаментального кризиса ценностей. В рамках этого направления критика мер, направленных на борьбу с пандемией, совпадает с той критикой, что ранее высказывалась в связи с антитеррористическими мерами или иными формами ограничения свободы. Во всех случаях и во всех этих мерах речь идет о наступлении на права и свободы людей, возвращение в тоталитаризм или «информационный концлагерь» или, в более широком смысле, сознательное возвращение в домодерн. Причин для этого может быть много. Одна из них заключается в корыстном интересе групп и элит. Другая — в человеческой неспособности вынести бремя свободы, о чем предупреждали многие и, в частности, Ф.М. Достоевский в «Легенде о Великом инквизиторе». Человечество в его новейшей истории часто сталкивалось с происками корыстных людей и групп, покушавшихся на общую и индивидуальную свободу. Они не могли пройти мимо возможностей, открывшихся вместе с пандемией. Известные критики и борцы против нового тоталитаризма Д. Меркола и Р. Каммин пишут: «Верховными жрецами современной инквизиции являются сети больших фармацевтических компаний и производители новостей кабельного телевидения, которые проповедуют беспрекословное повиновение официальному диктату, включая локдаун, социальное дистанцирование и благопристойное одевание масок, несмотря на отсутствие каких-либо надежных доказательств способности масок предотвратить передачу Соvid-19» [Mercola and Cummin, 2021: xi]. Разумеется, общее недоверие к экспертам является наиболее острым там, где власти наименее стеснены какими-либо ограничениями в виде прав и свобод человека, как это имеет место в России. Но оно существенно даже там, где эти ограничения еще существуют — в странах с твердыми традициями прав и свобод. Пандемия является оправданием для наступления на эти права и свободы. У некоторых авторов возникает подозрение, что пандемия, официально провозглашенная ВОЗ 11 марта 2020 года, была немедленно использована международной сетью могущественных корпораций для умножения собственной власти и доходов, и степень оправданности их действий еще предстоит оценить. Но главное сомнение, возникающее в связи с этим, вытекает из вопроса о том, является ли вообще свобода все еще социальной ценностью человечества. Та легкость, с которой демократические народы обменяли свою свободу и права на сомнительное благо безопасности, будь то угроза террора или пандемии, заставляет усомниться в ценности для них свободы и прав.

Действительно, согласно статистическим данным, за последние пять лет 85 процентов населения планеты смогли убедиться в неукоснительном падении всех форм свободы. Утрата свобод вследствие пандемии лишь продолжает и дополняет прежний процесс потери свободы вследствие мифической или реальной угрозы безопасности, которая могла проистекать от угрозы войны, террора или экологического кризиса. Две основные парадигмы обеспечения внутригосударственной безопасности, а именно парадигма чрезвычайного положения и парадигма гражданской бдительности без утраты прав и свобод, которые до сих пор могли мирно уживаться, в настоящее время все больше показывают свою несовместимость. Прежнее демократическое государство могло более или менее плавно переходить из состояния чрезвычайного, в котором права человека на время и с общего согласия приостанавливались, в состояние нормальное, в котором права человека cоблюдались. Эта возможность трансформации ныне заметно затруднена. Официальная причина тому заключается в террористической, пандемической или какой-то иной угрозе, реальной или искусственной, которая фактически делает чрезвычайное положение неограниченным. Целый ряд авторов обращают внимание на легкость, с которой люди готовы обменять реальное благо свободы на сомнительное благо безопасности. Далее они как правило указывают на вполне определенные и персонифицируемые силы, которые не заинтересованы в отказе от чрезвычайного положения, поскольку личная безопасность и личное счастье определенных групп заключается именно в нарастании этого состояния [Scheuerman, 1999]. Этими силами являются представители общественной власти, которые получают возможность выдумывать и создавать угрозу пандемии, даже если ее на самом деле и нет. Поскольку сама безопасность в этих условиях превращается в одно из основных благ, она становится также и товаром. «Чтобы получать выгоду, индустрия безопасности должна продавать безопасность. Чтобы продавать безопасность, она сначала должна создать опасность» [Neocleous, 2008: 154]. С другой стороны, по мнению Сеннета, в условиях разрушения гражданских добродетелей, эти права и свободы оказываются невостребованными [Сеннет, 2003]. Порочный круг, таким образом, замыкается.

<h3><strong>Пандемия перед лицом философского исследования.</strong></h3>

Статьи, представленные в настоящем номере, исходят из представления о пандемии как проблеме, но трактуют эту проблему либо как преодолимую в границах общей логики и ценностей модерна, либо как катастрофу — нечто выходящее за пределы этой логики, как катастрофу самого модерна. В этом смысле, хотят наши авторы или нет, но их статьи выстраиваются в некую логическую последовательность, которую мы и попытаемся, насколько возможно, эксплицировать. Эта общая логика может быть представлена в виде шкалы повышающегося градуса алармизма. Пандемия может быть представлена как существенная, но решаемая проблема. Пандемия может быть представлена как катастрофа того или иного масштаба. Все статьи этого номера можно выстроить в виде последовательно возрастающего состояния тревоги.

<em>Пандемия обернулась для нас изменением жизненного мира</em>. В числе этих изменений можно назвать возвращение в деревню, ограничение контактов, ношение масок, состояние угрозы и опасности. Это тревожно, но не так опасно. Более того, есть повод для романтики и светлой грусти. Одним из таких, достаточно безобидных последствий, стало неожиданное возвращение деревенского мифа (И.В. Глущенко). Качественный и количественный анализ трех аккаунтов в Инстаграме позволяет сделать вывод, что пандемия оживила и актуализировала деревенский миф.

<em>Пандемия породила множество</em><em> практических</em><em> проблем, которые хотя и решаемы в логике прежних систем ценностей, но представляют существенную опасность и затруднение</em>. Одной из таких проблем является проблема инфодемии потока фейковых материалов, сопровождавших пандемию (М.С. Адамов). Многие ложные или вводящие в заблуждение истории и факты сфабрикованы и распространены без какой-либо предыстории или проверки их достоверности. Причем большая часть этой дезинформации основана на теориях заговора.

Другой такой проблемой является моральный дистресс в медицинской помощи в целом и паллиативной помощи детям, который заявил о себе в условиях пандемии (Д.И. Ноздрачев, К.А. Замятин, М.Д. Мирошниченко). Учитывая, что изучение морального дистресса базируется на антагонистическом взаимодействии двух исследовательских парадигм — феноменологической, ориентированной на анализ переживаний людей, и психометрической, объективизированной — их соотношение и возможность интеграции в практику здравоохранения также существенно.

Не менее важную нравственную проблему являет собой рождение ребенка в условиях неопределенности, связанной с Covid-19 (Т.О. Новикова, М.А. Коргожа, А.О. Евмененко). Негарантированность будущего в таких случаях может выступать фактором, усиливающим субъективное восприятие женщинами уязвимости со всеми вытекающими из этого последствиями, что требует существенных превентивных мер.

Другой проблемой такого рода является экспоненциальный рост «выгорания» медицинского персонала в период пандемии Covid-19, что требует как осмысление причин этого роста, так и специфики этого «выгорания» (А.В. Углева). Немалую помощь в этом процессе может оказать терапевтический потенциал философии, в частности опора на теорию нарративной идентичности П. Рикёра.

<em>Пандемия заставила и заставляет нас пересмотреть прежние нормативные практики на предмет их соответствия надвигающейся </em><em>угроз</em><em>е</em>. В частности, со всей очевидностью она заставила нас обратиться к поиску нового и пока еще не созданного нормативного языка (Р.Г. Апресян). Только на основе соответствующего нормативного языка нормативные документы могут предложить обществу этические критерии для оценки деятельности государственных органов и других агентов противодействия пандемии. Только владея этим языком, общество может обращаться к власти, апеллируя к универсальным и апробированным международным экспертным сообществом этическим принципам.

Одновременно пандемия поставила вопрос о морально ответственном отношении к другому (Л.А. Богодельникова). Особая напряженность, рождаемая дилеммой личной свободы и коллективных целей сохранения здоровья и выживания, может быть снята в ситуации диалога, доверия и рефлексии, которые позволили бы преодолеть нарастающее дистанцирование и разобщенность. Необходимость подобных практик в условиях пандемии становится очевидной.

<em>Пандемия поставила нас перед лицом множества угроз нашим фундаментальным ценностям</em>. В той мере, в какой главной из таких ценностей для человека модерна является свобода, то она и должна быть рассмотрена прежде всего. Поскольку цифровое отслеживание контактов представляет собой угрозу индивидуальной свободе, то следует со всей ответственностью разобраться с ее последствиями и причинами (М.Р. Демин). Есть основания полагать, что далеко не всякое подобное отслеживание обусловлено необходимостью противостояния пандемии.

<em>Пандемия представляет собой</em><em> не просто очередную проблему модерна, но именно</em><em> катастрофу</em>, <em>масштаб которой еще предстоит </em><em>оценить, но возврата к прежним ценностям уже не будет. </em>В этом смысле «будущего не будет». Нас ожидает алармический дискурс будущего, полный ожидания катастрофы, что напоминает ранний модерн или позднее Средневековье. Специфика пандемии заключается в том, что в отличие от этих эсхатологических представлений, опасность проистекает даже не от антиутопии, но от соседней конкурирующей области «нечеловеческого» (С.А. Либерман).

<em>Пандемия </em><em>представляет собой такую катастрофу, которая </em><em>заставляет нас</em><em> </em><em>уже сейчас </em><em>отказаться от прежних ценностей, </em><em>за которые мы еще пытаемся цеплять</em><em>ся</em> (Й. Бабич). Главной из этих ценностей является ценность индивидуальных прав и свобод, которая рискует стать утраченной окончательно, знаменуя собой наступление некоторой новой эпохи пост права. Бабич не исходит из теории заговора, как это делают многие, кто рассматривает пандемию как катастрофу. Это не катастрофа, которая вызвана вмешательством злонамеренных сил, но ее последствия не становятся от этого менее разрушительными. Чем быстрее мы поймем степень этой разрушительности, тем лучше. В частности, мы должны, окончательно отказаться от иллюзии индивидуальных прав и свобод.

Высшим из возможных градусов тревоги могли бы быть статьи о пандемии, исходящие из теории заговора, о которой мы говорили выше. В настоящем номере таких статей к сожалению или счастью нет.

Разумеется, мы в этой вводной статье и авторы номера в своих статьях не дают окончательных решений. Для приближения к ним необходим широкий и разносторонний публичный дискурс. Этим специальным тематическим номером журнала «Человек» его авторы совместно с редакцией вносят в этом направлении свой посильный вклад.